усмешкой. - Ты никому не сможешь ничего отрубить, Муджжа ибн-Мурара. Здесь
тебе не Йемама, смотри, как бы тебе самому не отрубили последнее висящее.
Уходи вон, или я прикажу своим ифритам и джиннам вышвырнуть тебя, как
шелудивого, забравшегося в шатер.
Кто-то часто задышал у меня над ухом. Я оглянулся. Ифриты и джинны
были тут как тут. Вся бригада в полном составе. Тоже, наверное, проснулись
и сбежались на крики. Все были дезабилье, даже Селена Благая. Только Петр
Петрович Колпаков счел необходимым натянуть спортивный костюм с наклейкой
"Адидас".
Наверное, с точки зрения средневекового араба мы все являли собой
зрелище достаточно жуткое и уж, во всяком случае, фантастическое. Однако
Муджжа либо был не из трусливых, либо уже на все махнул рукою и пустился
во все тяжкие, не думая больше о спасении жизни, а лишь о спасении лица.
Он не удостоил нас даже беглого взгляда. Он смотрел только на Агасфера
Лукича, все сильнее сутулясь, все шире оттопыривая жирные руки, обильно
потея и тяжело дыша.
- Ты, Раххаль, - произнес он, захлебнувшись, - шелудивый бродяга и
бездомный пес. Ты смеешь называть меня предателем. Предавший самого
пророка Мухаммеда и перекинувшийся к презренному Мусейлиме!..
- А я запомнил времена, когда этого презренного ты называл милостивый
Маслама! - вставил Агасфер Лукич, но Муджжа его не слушал.
- Трусливый и бесчестный, приказавший четвертовать мирного
посланника! Вспоминаешь ли ты Хабиба ибн-Зейда, которого даже презренный
Мусейлима отпустил с миром, не решившись преступить справедливость и
обычаи? Посланником Пророка был Хабиб ибн-Зейд, а ты велел схватить его,
мирно возвращавшегося, и отрезать ему обе руки и обе ноги, - ты, Раххаль,
да превзойдут зубы твои в огне гору Сход!
- Пустое говоришь, - снисходительно сказал Агасфер Лукич, - и в
пустом меня обвиняешь, ибо отлично знаешь сам: презренный Хабиб умерщвлял
младенцев, отравлял колодцы и осквернял поля. Все получившее благословение
Масламы он отравлял, чтобы погибло. Я всего лишь приказал отрубить ноги,
носившие негодяя, и руки, рассыпавшие яд.
- Свидетельствую, что ты лжешь! - отчаянно выкрикнул Муджжа и вытер
трясущейся ладонью пену, проступившую в уголках рта. - Лучше меня знаешь
ты, что именно благословения фальшивого Мусейлимы были злом для детей, для
земли и для воды йемамской! Ты, Раххаль, раб лжепророка, предавший и его,
вспомни сражение у Акрабы! Может быть, стыд наконец сожжет тебя? Ты,
бросивший свое войско перед самым началом битвы, покинувший лучших из
лучших Бену-Ханифа умирать под саблями жестокого Халида! Ты бросил их, и
все они легли там, у Акрабы, все до единого, кроме тебя!
- А ты с фальшивыми оковами на умытых руках беспечно смотрел из шатра
Халида, как они умирают, твои братья по племени...
- Лжешь ты и лжешь! Железо оков проело мясо мое до костей моих, слезы
прожгли кровавые вади на щеках моих, но когда пришло время, я спас от
жестокого Халида женщин и детей Бену-Ханифа, я обманул Халида!.. Ты,
бросающий лживые обвинения, вспомни лучше, почему ты ускакал от Акрабы,
будто гонимый черным самумом! Это похоть гнала тебя! Клянусь черным
волком, похоть, похоть и похоть! Ради бабы ты бросил все - своего
лжепророка, которому клялся всеми клятвами дружбы и верности; и сына его,
Шурхабиля, которого Мусейлима доверил твоей верности и мудрости; и друзей
своих, и своих воинов, которые, даже умирая, кричали "Раххаль! Раххаль с
нами!" Ты бросил их всех ради грязной христианской распутницы, которую ты
сам же сперва подложил под бессильного козла Мусейлиму, надеясь заполнить
таким образом его душу...
- Я не советую тебе говорить об этом, - произнес Агасфер Лукич таким
странным тоном, что меня всего повело, словно огромный паук пробежал у
меня по голой груди.
Но Муджжа уже ничего не слышал.
- ...однако лжемилостивый оказался слишком стар для твоего подарка, и
ты остался с носом - и без вожделенной души его, и без своей вожделенной
бабы! Ты, Раххаль, дьявол при лжепророке, преуспевший во зле!
Муджжа замолчал. Он задыхался, борода его продолжала шевелиться,
будто он еще говорил что-то, и клянусь, он улыбался, не отрывая жадного
взгляда от окаменевшего лица Агасфера Лукича. А тот медленно проговорил
все тем же страшным, кусающим душу, голосом:
- Ты просто чувствуешь приближение смерти, Муджжа. Перед самой
смертью люди часто говорят то, что думают, им нечего больше скрывать и
незачем больше томиться. Я вижу, ты сам веришь тому, что говоришь, и
трижды заверяю я тебя, Муджжа: не было этого, не било этого, не было.
Тогда Муджжа засмеялся.
- Записочку! - проговорил он, захлебываясь смехом и пеной. -
Записочку вспомни, Раххаль! - хохотал он, задыхаясь и всхлипывая, тряся
отвислыми грудями и огромным брюхом. - Вспомни записочку, которую передали
тебе накануне битвы... Ты помнишь ее, я вижу, что ты не забыл! Так слушай
меня и никому не говори потом, что ты не слышал! Твоя Саджах нацарапала
эту записочку, сидя на могучем суку моего человека. Ты знаешь его - это
Бара ибн-Малик, горячий и бешеный, как хавазинский жеребец, вскормленный
жареной свининой, искусный добиваться от женщин всего, что ему нужно. А
нужно ему было тогда, чтобы дьявол Раххаль, терзаемый похотью, покинул
войско Мусейлимы на чаше верных весов!
И сейчас же, без всякой паузы:
- Ты позволил себе недозволенное, - произнес Нахар ибн-Унфува по
прозвищу Раххаль. - Ты должен быть строго наказан.
"Милиция!" - ужасно взвизгнул у меня над ухом Матвей Матвеевич. Он
понял, что сейчас произойдет. Мы все поняли, что сейчас произойдет. И уж,
конечно, Муджжа ибн-Мурара понял, что сейчас произойдет. Рука его нырнула
во тьму треугольного проема и сейчас же вернулась с широким иззубренным
мечом, но Раххаль шагнул вперед, мелькнуло на мгновение длинное узкое
лезвие, раздался странный чмокающий звук, широкое черное лицо над
испачканной бородой враз осунулось и стало серым... храп раздался,
наподобие лошадиного, и страшный плеск жидкости, свободно падающей на
линолеум.
Тут я, видимо, на некоторое время вырубился.
Вся прихожая была залита. Ужасно кричал Матвей Матвеевич. "Милиция! -
кричал он. - Милиция!" Уткнувшись головой в зеркало, неудержимо блевал
Марек Парасюхин... А Агасфер Лукич, фарфорово-белый, совершая выпачканными
лапками выталкивающие жесты, бормотал нам успокаивающе:
- Тише, тише, граждане! Ничего страшного, все будет путем. Идите,
идите, я тут все сам приберу...
Exit Муджжа ибн-Мурара, наместник йемамский.
Скачать книгу [0.17 МБ]
Пирамида