мокрецов, про нашествие дождевых червей, про ребятишек, которые
за два дня стали взрослыми, про друга своего, рядового Крупмана,
парнишечку двадцати лет, который со страху сделал себе самост-
рел... И еще как обед в караулку принесли, поставили разогревать,
два часа обед на плите стоял, так и не разогрелся, холодным съ-
ели... А нынче заступил на пост, в восемь часов вечера, дождь
кромешный с градом, над зоной - неположенные огни, музыка разда-
ется нечеловеческая, и какой-то голос все говорит и говорит, го-
ворит и говорит, а что говорит - не понять ни слова. А потом из
степи крутящиеся вышки, столбы - в зону. И только они в зону заш-
ли, как отворяются ворота, и вылетает из зоны господин капитан на
своей машине. Я на караул не успел взять, вижу только, что госпо-
дин капитан - на заднем сидении, без фуражки, без плаща - лупит
шофера в шею и орет: "Давай, сукин сын! - Орет. - Давай!" Оторва-
лось что-то внутри у меня, и словно мне кто сказал: беги, гово-
рит, рви когти, а то костей не соберешь. Ну, я и рванул. Да не по
дороге, а напрямик, через степь, через овраги, чуть в болоте не
завяз, накидку где-то оставил, новую, вчера выдали, но к городу
вышел, а в городе патрули. Раз я от них еле ушел, второй раз еще
ушел, добрался до сюда вот, до автостанции, смотрю гражданских
там пускают, а нашего брата - шиш, пропуск требуют. Ну, я и ре-
шился...
Рассказав свою историю, солдатик свернулся в кресле и тут же
заснул. Мучительно трезвый Квадрига снова принялся твердить, что
надо удирать и немедленно. "Вот же человек, - твердил он, тыча
вилкой в сторону заснувшего воина. - Понимает же человек... А ты
дубина, Банев, непробиваемый дубина. Как ты не чувствуешь, я
просто физически ощущаю, как на меня с севера давит... Ты поверь
мне... Я знаю, ты мне не веришь, но сейчас поверь, я ведь давно
вам говорю: нельзя здесь оставаться... Голем тебе голову заморо-
чил, пьяница носатая... Ты пойми, сейчас дорога свободная, все
ждут рассвета, а потом все мосты забьют, как в сороковом... Дуби-
на ты упрямая, Банев, и всегда был такой, и в гимназии ты такой
был..." Виктор велел ему спать или убираться к черту. Квадрига
надулся, доел консервы и забрался на диван, закутавшись в махро-
вое одеяло. Некоторое время он ворочался, кряхтел, бормотал апо-
калиптические предупреждения, потом затих. Было четыре часа.
В четыре десять свет мигнул и погас совсем. Виктор вытянулся
на кресле, укрылся каким-то сухим тряпьем и лежал тихо, глядя в
темное окно и прислушиваясь. Постанывал солдатик во сне, всхлипы-
вал намаявшийся доктор гонорис кауза. Где-то, наверное на автос-
танции, взрывали двигатели, неразборчиво кричали голоса. Виктор
попытался разобраться в происходящем и пришел к выводу, что мок-
рецы рассорились-таки с генералом Пфердом, выперли его из лепро-
зория, легкомысленно перенесли свою резиденцию в город и вообра-
жают, что раз умеют превращать вино в воду и наводить на людей
ужас, то смогут продержаться против современной армии... Да что
там - против современной полиции. Идиоты. Разрушат город, сами
погибнут, людей оставят без крова. И дети... Детей же загубят,
сволочи! А зачем? Что им надо? Неужели опять драка за власть? Эх,
вы, а еще суперы. Тоже мне - умные, талантливые... Та же дрянь,
что и мы. Еще один новый порядок, а чем порядок новее, тем хуже,
это уж известно. Ирма, Диана... Он встрепенулся, нащупал в темно-
те телефон, снял трубку. Телефон молчал.
Опять они что-то не поделили, а мы, которым не надо ни тех, ни
других, а надо, чтобы нас оставили в покое, мы опять должны сры-
ваться с места, топтать друг друга, бежать, спасаться, или тем
хуже - выбирать свою сторону, ничего не понимая, ничего не зная,
веря на слово, и даже не на слово, а черт знает на что... Стре-
лять друг в друга, грызть друг друга...
Привычные мысли в привычном русле. Тысячу раз я уже так думал.
Приучены-с. Сызмальства приучены-с. Либо ура-ура, либо пошли вы
все к черту, никому не верю. Думать не умеете, господин банев,
вот что. А потому упрощаете. Какое бы сложное социальное движение
не встретилось вам на пути, вы прежде всего стремитесь его упрос-
тить. Либо верой, либо неверием. И если уж верите, то аж до обом-
ления, до преданнейшего щенячьего визга. А если не верите, то со
сладострастием харкаете растравленной желчью на все идеалы и на
ложные, и на истиные. Перри Мэйсон говаривал: улики сами по себе
не страшны, страшна неправильная интерпретация. То же с полити-
кой жулье интерпретирует так, как ему выгодно, а мы, простаки,
подхватываем готовую интерпретацию. Потому что ее умеем, не можем
и не хотим подумать сами. А когда простак Банев никогда в жизни
ничего, кроме политического жулья, не видивший, начинает интерп-
ретировать сам, то опять же садится в лужу, потому что неграмо-
тен, думать по-настоящему не обучен и потому, естественно, ни в
какой другой терминологии, кроме как в жульнической, разбираться
не способен. Новый мир, старый мир... И сразу ассоциации... Ну,
ладно, но ведь простак Банев существует не первый день, кое-что
понимает, кое-чему научился. Не полный же он маразматик. Есть же
Диана, Зурзмансор, Голем. Почему я должен верить этому фашисту
Павору, или этому сопливому деревенскому недорослю, или трезвому
Квадриге? Почему обязательно кровь, гной, грязь? Почему? Мокрецы
выступили против Пферда? Прекрасно! Гнать его в шею. Давно по-
ра... И детей они не дадут в обиду, непохоже на них... И не рвут
они на себе жилеток, не взывают к национальному самосознанию, не
развязывают дремучих инстинктов... То что наиболее естественно,
то наименее приличествует человеку - правильно, Бол-Кунац, моло-
дец... И вполне может быть, что это новый мир без нового порядка.
Страшно? Неуютно? Но так и должно быть. Будущее создается тобою
но не для тебя. Ишь, как я взвился, когда меня покрыло пятнами
будущего! Как запросился назад, к миногам, к водке... Вспоминать
противно, а ведь так и должно было быть... Да, ненавижу старый
мир. Глупость его ненавижу, равнодушие, коварство, фашизм... А
что я без всего этого? Это хлеб мой и вода моя. Очистите вокруг
меня мир, сделайте его таким, каким я хочу его видеть, и мне ко-
нец. Восхвалять я не умею, ненавижу восхваление, а ругать будет
нечего, ненавидеть будет нечего - тоска, смерть... Новый мир -
строгий справедливый, умный, стерильно чистый - я ему не нужен, я
в нем нуль. Я был ему нужен, когда боролся за него... А раз я ему
Скачать книгу [0.16 МБ]
Пирамида