Пробираться было утомительно и временами очень больно – космический холод и сквозь термокожу обжигал колени и ладони. Меньше чем через сотню ярдов тоннель раздвоился; мужчина повернул налево: ему показалось, будто там светлее. Ещё пятьдесят ярдов спустя коридор слегка пошёл под уклон, заметно расширился и затем уже выпрямился, как струна.
И вот путешественник уселся на льду (холод кусал за ягодицы даже через термокостюм и тёплую одежду) и достал из рюкзака бутыль. Долгие часы странствий по факсу и тревожных бесед с перепуганными людьми вконец изнурили его, породив настоящую жажду. Хотя Даэман бережно расходовал воду, половина оказалась истрачена. Впрочем, это не имело значения: от холода питьё затвердело, точно камень. Убрав бутыль под тунику, поближе к молекулярной термокоже, мужчина стал осматривать ледяную стену.
Гладкой она отнюдь не была, как и вообще голубая паутина. Повсюду темнели загадочные борозды; некоторые из них тянулись горизонтально или чуть косо, так что сын Марины почти ожидал увидеть отпечатки пальцев и даже ног. Стена уходила вверх почти на сто футов, после чего слегка изгибалась и совершенно исчезала из поля зрения. Однако где-то вдали над головой Даэману померещился более яркий солнечный свет.
Кузен Ады вытащил из рюкзака два одинаковых ледоруба, которые накануне по его просьбе выковал Реман. Мужчина усмехнулся: ещё до Падения он бы умер от скуки, услышав о каких-то там орудиях труда. Он и слова-то такого не знал: «ледорубы», пока не «проглотил» его в одной из пожелтевших книг. А нынче от этих железок зависит его жизнь.
Каждый инструмент был четырнадцати дюймов в длину, причём одна его сторона оставалась прямой и гладкой, а другая – изогнутой и зазубренной. Кузнец научил Даэмана плотно обмотать рукояти крест-накрест кожаными ремнями, так чтобы находить опору даже сквозь молекулярные перчатки. Острия были старательно заточены на лучшем шлифовальном станке Ханны.
Путешественник поднялся, взглянул наверх, закрепил респиратор, так чтобы тот закрывал и рот, и нос, взвалил на спину рюкзак, проверил на прочность лямку тяжёлого арбалета, забил ледоруб в стену и подтянулся на четыре фута. На этом участке тоннель был не шире трубы главного камина в Ардисе, и мужчина упёрся ногой в противоположную стену, дабы немного передохнуть, потом забил второй ледоруб и повис на нём, опираясь подошвой на первый. «В следующий раз, – подумал он, отдуваясь и сам не веря, что этот раз когда-нибудь наступит, – надо будет снабдить ботинки шипами».
Даже пропущенное сквозь респиратор, его дыхание замерзало на лету. Объёмный рюкзак в любую минуту грозил утянуть хозяина вниз. Даэман прорубал очередную опору, подтягивался ставил на неё носок ноги, забивал ледоруб ещё выше, подтягивался, переносил вес тела на другую ногу… Одолев двадцать футов, мужчина повис на двух ледорубах, заколоченных в синюю стену, и, запрокинув лицо, посмотрел вперёд. «Пока всё не так уж и плохо, – подбодрил он себя. – Колено трубы начинается через сотню футов. Ещё пятьдесят шагов, и я доберусь до поворота…» «И обнаружу тупик», – в мыслях шепнул предательски! голос. А более мрачная часть рассудка тут же прибавила: «Или свалюсь и сломаю шею». Сын Марины тряхнул головой, отгоняя зловещие думы. Руки-ноги дрожали от напряжения и усталости, Для следующей остановки надо бы прорубить опору поглубже так будет удобнее. А если придётся возвращаться… Ну что ж, для этого в рюкзаке и сложена кольцами длинная верёвка. Достаточно ли он захватил? Скоро станет ясно.
* * *
За поворотом тоннель выровнялся, а шестьдесят с чем-то футов спустя путника встретили две развилки, за которыми начиналась просторная, славно ущелье, расселина. Дрожащими руками убрав ледорубы в рюкзак, Даэман снял со спины арбалет. У входа в провал мужчина поднял глаза – и увидел синее небо, залитое ярким солнечным светом. Расщелина простиралась вправо и влево, изборождённый трещинами пол нырял иногда на тридцать – сорок футов и более, над провалами, как и между стен, заросших сталактитами и сталагмитами, перекинулись ледяные мосты. Из голубоватой матрицы тут и там возникали, чтобы вскоре опять погрязнуть в ней же, секции зданий; взору Даэмана представала обнажившаяся кладка, рамы без стёкол, ослепшие от мороза окна, бамбуковые башни, углеволоконные добавления к постройкам древней Потерянной Эры, сравнявшиеся с ними в объятиях синего льда. Бывший любитель бабочек понял, что вышел на улицу Рамбуйе неподалёку от факс-узла Охраняемый Лев, только шестью этажами выше над улицей, по которой всю свою жизнь гулял и катался на дрожках и в экипажах, запряженных войниксами.
Впереди, на северо-западе, дно расселины медленно понижалось почти до самой дороги. Путешественник дважды оступался на скользком склоне, но успевал вонзить в борозду искривлённый коготь ледоруба, который и удерживал его от падения.
Спустившись ниже, к посиневшему солнечному свету и воздуху, рвущему холодом лёгкие, на дно двухсотфутового ущелья, чьи стены сплетались из бесчисленных волокон (мужчина всё отчётливее подозревал, что это живая ткань), кузен Ады обнаружил ещё одну мощную трещину. Тоннели пересекались строго по диагонали. Даэман сразу признал авеню Домансиль. Ещё бы ему не помнить места, где играл ребёнком, где в юности соблазнял красоток и в более зрелом возрасте гулял под ручку с матерью!
Стоило повернуть направо, на юго-восток, и расщелина вывела бы его прочь от городского центра, к лесу под названием Венсен. Однако путник вовсе не думал удаляться от Кратера: ведь небесная Дырка явилась на северо-западе, рядом с обиталищем Марины. Значит, следовало идти по трещине авеню Домансиль в сторону бамбукового рынка под названием Опрабастель, что прямо напротив заброшенных, увитых плющом развалин, именуемых Бастилией. В детстве Даэман и другие сорванцы из башни у кратера устраивали на руинах настоящие бои, швыряя камни и комья земли в мальчишек «с запада», которых невесть по какой причине обзывали «радиоактивными бастилятами».
Правда, именно в том направлении толща голубого льда принимала угрожающий вид, но выбирать не приходилось: в прошлый раз кузен Ады засёк Сетебоса в центре.
Траншея, по которой двигался мужчина, сворачивала на восток прежде, чем пересечь более глубокую авеню Домансиль. Даэман решил не тратить время на спуск, а пошёл по ледяному мосту. Где-то внизу раскинулись руины знакомых улиц, однако трещина уходила гораздо ниже, вскрывая под Кратером железные и каменные слои неких древних строений. Сын Марины с ужасом вообразил, как розовато-серый мозг роет землю бесчисленными руками, раскапывая останки города под городом. «На кого же он охотится? – подумал бывший любитель бабочек и вдруг похолодел. – Вернее, что же он там спрятал?»
Синеватые сталагмиты, растущие над авеню Доманоиль, не позволяли продвигаться по ней на северо-запад, но. к удивлению Даэмана, параллельно дороге тянулась полоска зелёной травы. Мужчина загнал саморез в ледяную глыбу и, затянув на нём петлю, осторожно принялся спускаться по верёвке. В таких местах немудреный перелом ноги мог бы стоить ему жизни. В десяти футах над нелепым травянистым дном ущелья искрился голубоватый навес. Даэман раскачался и скользнул вниз.
В тени навеса его поджидала дюжина войниксов.
От изумления Даэман отпустил верёвку, чтобы выхватить арбалет. Упав на скользкую траву с высоты четырёх футов, мужчина не удержался на ногах и рухнул на спину. Он так и не успел достать оружие и теперь полулежал с пустыми руками, глядя на воздетые стальные руки, острые убийственные лезвия и крепкие тела чудовищ, застывших в прыжке за восемь футов от неудавшейся жертвы.
Заледеневших. Каждую из двенадцати тварей почти целиком покрывала синяя корка; наружу торчали фрагменты клинков, конечностей, панцирей. Ноги войниксов не опирались на землю: ледяная волна захватила чудовищ на бегу или в прыжке. А ведь они передвигались очень стремительно. «Как же эта штука могла так быстро застыть?»
Сын Марины не знал ответа, однако преисполнился благодарности за своевременное чудо. Кое-как поднявшись (бок и спина отозвались болью там, куда при падении подвернулись угловатый рюкзак и арбалет), он стянул бечеву обратно. Можно было бы оставить её на месте: в запасе оставалось ещё сто футов, да и вдруг на обратном пути придётся спешить, а трудное восхождение по ледяному утёсу задержит его? Но Даэман подозревал, что ещё до исхода этого дня полностью использует верёвку. Направляясь на северо-запад по пути, который он привычно именовал про себя Променадом Плант, хотя знакомый бамбуковый переход и нависал теперь в шестидесяти футах над головой, весь в голубой паутине, мужчина снял со спины оружие, убедился в том, что оно заряжено и готово к действию, и продолжал шагать по невероятной здесь траве к сердцу Парижского Кратера.
Променад Плант, вот как местные жители величали подвесной бамбуковый мостик там, наверху. Это было одно из редких старинных названий, родившихся до появления всеобщего земного языка, над значением которых никто, насколько знал Даэман, и не пытался ломать голову. И вот теперь, нисходя по зелёной тропе в глубину темнеющего каньона среди голубого льда и потревоженных развалин, кузен Ады впервые в жизни задумался, уж не был ли окрещён известный с детских лет переход в честь этой древней, забытой дороги, погребённой под городом на века, пока божеству Калибана вдруг не взбрело на ум разворошить прошлое многочисленными руками?..
Мужчина шагал осторожно, с нарастающим ощущением тревоги. Он сам не знал, чего ожидает: главным, по его мнению, было найти Сетебоса, если это вообще Сетебос, и желательно поведать своим товарищам в Ардис-холле, что происходит с городом после вторжения. Но, глядя на войниксов, вмёрзших в стены ущелья, на груды человеческих черепов и новые развалины, столетиями не видевшие солнечного света, бывший любитель бабочек чувствовал, как у него увлажняются ладони, а в горле пересыхает.
Даэман пожалел, что не взял пистолет или винтовку из привезённых Петиром. Он явственно помнил, как Сейви выпустила целую тучу дротиков по Калибану там, в подземной пещере на орбитальном острове Просперо. Правда, чудовище от этого не погибло. Ревя от боли, обильно истекая кровью, монстр умудрился схватить старуху своими длиннющими лапами, затем, громко щёлкнув могучими челюстями, прокусил ей Горло и скрылся вместе с телом, нырнув в болото, в глубинах которого таились ходы разветвлённой системы сточных труб и затопленных тоннелей.
«Я пришёл сюда, чтобы найти Калибана», – впервые осознал мужчина.
Зубастый уродец с перепончатыми ногами – его враг, его Немезида. Это слово кузен Ады выучил месяц назад и сразу же понял, что может назвать им одно лишь существо на свете. Мало того, после яростной драки, после того как искатель приключений оставил неприятеля умирать, разрушив остров Просперо,; логично было бы предположить, что и Калибан считает Даэмана воплощенным возмездием.
Сын Марины от души надеялся на это, хотя при мысли о новой стычке во рту совсем пересохло, а ладони взмокли ещё сильнее. Но потом он вспомнил, как держал в руках голову мёртвой матери, мысленно увидел оскорбительную пирамиду из черепов – подобное унижение мог нанести лишь сын Сикораксы, творение Просперо, поклонник божества своенравной жестокости Сетебоса, – и продолжал шагать, держа наготове тяжёлый арбалет, заряженный парой грубо сделанных, зато наточенных и заострённых болтов.
Оказавшись в густой тени огромного навеса, Даэман увидел вмёрзшие в голубой лёд фигуры. Нет, не войниксов; они скорее напоминали людей, великанов с развитой мускулатурой, искажёнными лицами, серовато-сизой плотью и пустыми, обращёнными внутрь глазами.
Вскинув оружие, Даэман оцепенел на тридцать секунд, прежде чем осознал, на что же он смотрит.
«Ах да, статуи». Подобия человека, сделанные из камня или иного материала. В Парижском Кратере никаких «статуй» не: было, да и во всём мире факсов, где прошла его юность. Впервые такая штуковина попалась ему на глаза у Золотых Ворот на Мачу-Пикчу около десяти месяцев назад. В зелёных пузырях, гроздьями обвивших мост, располагалось нечто вроде музейной коллекции. Какой же дикой показалась тогда ему, не знавшему искусства, затея отливать человеческие фигуры! Вот Ханне, которая всегда интересовалась работами по металлу, было проще понять Изваяния, по всей видимости, создавались только для того, чтобы порадовать глаз. Даже сейчас мужчина не мог сдержать улыбки, вспомнив, как друзья приняли Одиссея, именуемого в последнее время Никем, за одну из искусно сделанных статуй, пока тот не пошевелился и не заговорил.
Даэман подошёл поближе и опустил арбалет. Фигуры не двигались.
Высокие, в два человеческих роста, они словно тянулись к незваному гостю изо льда, потому что древнее здание, украшенное ими, накренилось вперёд. Похожие, точно близнецы, каменные и бетонные серые статуи изображали безбородого мужчину с густой копной кудрей, обнажённого, не считая маленькой безрукавки до пояса. Левая рука – на затылке, массивная десница, согнутая в локте и запястье, покоится на голом животе, под грудью, стягивая бетонные складки одежды. Левой ноги было не видно, правая изгибалась, уходя внутрь фасада – не то уступа, не то небольшой полки, протянувшейся над рядом небольших окон, пересекая бёдра одинаковых изваяний.
Кузен Ады шагнул вперёд. Глаза начинали свыкаться с полумраком под сенью навеса из голубого льда. Голова мужчины – вернее, «статуи», – была склонена вбок, так что пепельная щека почти касалась серого плеча. Выражение на скульптурном лице – сомкнутые веки, губы, напоминающие изогнутый кверху лук, – озадачило случайного зрителя. Агония? Оргазм? И то, и другое сразу? А может, и более сложное чувство, известное людям Потерянной Эпохи, но утраченное с тех пор?.. При взгляде на длинную шеренгу похожих, точно близнецы, изваяний, возникающих из синего льда и фасада старинной развалины, сыну Марины почудилось, будто бы мужчины жеманно раздеваются в танце перед невидимой публикой. «Интересно, что это за постройка? Зачем она понадобилась Древним? К чему эти украшения?»
А, вот… После нескольких месяцев увлечённого «глотания» книг Даэман не мог ошибиться: перед ним были самые настоящие буквы.
САДЕ НУНЬЕС-ЯНОВСКИЙ 1991[30 - Архитектор Маноло Нуньес-Яновский, основавший в Париже в 1991 г. совместно с Мириам Тетельбойм архитектурное бюро Саде на бульваре Фландрии, д. 22.]
Читать путешественник так и не научился, но по привычке, опустив обтянутую термокожей ладонь на стылый камень, вообразил пять голубых треугольников в ряд. Никакого результата. Бывший любитель бабочек усмехнулся сам над собой. Разве можно «глотать» не со страниц, а с камня? Да и действует ли новая функция сквозь молекулярный слой термокостюма? Кто знает?
Впрочем, цифры Даэман различать умёл. Один-девять-девять-один. Слишком большое число, чтобы оказаться кодом факс-узла. А вдруг это разгадка тайны серых статуй? Или некая древняя попытка упрочить их положение во времени, раз; уж оно неизменно в пространстве. «Выразить время с помощью цифр?» – удивился собственной мысли мужчина. Один-девять-девять-один… Он попытался представить, что бы это могла быть за дата. Наверное, годовщина правления могущественного древнего царя вроде Агамемнона или Приама из туринской драмы. А вдруг таким образом творец непонятных статуй заявлял о своём авторстве? Почему бы людям Потерянной Эпохи не пользоваться цифрами вместо имён?
Даэман покачал головой и спешно покинул синюю ледяную пещеру. Время не ждёт, опомнился он. К тому же всё это было слишком странно: и здание, и «статуи», которым следовало оставаться погребёнными под землёй; думать о предках, столь не похожих на его привычное окружение, представлять себе человека, способного приписать потоку времени численные значения, казалось так же странно и дико, что и вспоминать Сетебоса, явившегося через небесную Дырку в виде раздутого, вынутого наружу мозга на семенящих, точно крысы, руках.
Мужчина собирался найти Калибана или его божество (ну или позволить им обнаружить себя), и он отыскал обоих под сводами собора.
Разумеется, не настоящего. На это название – «собор» – кузен Ады наткнулся несколько месяцев назад в одной из книг, из которой выучил уйму новых слов, не поняв почти ни единого. Так вот это место очень напоминало его фантазии. Правда, на] самом деле город, именуемый ныне Парижским Кратером, ни когда не видел подобных строений.
Вечерело. В угасающем свете путешественник шагал по зелёной тропе Променад Плант вдоль трещины авеню Домансиль, пока не упёрся в тупик ледяного лабиринта, в котором угадал Опрабастель. Хотя расщелина смыкалась над головой, Даэман продолжал свой путь по тоннелю к Бастилии – по крайней мере он так полагал. Отсюда новые коридоры и узкие открытые трещины (в одной сын Марины, расставив руки, дотронулся сразу до обеих стен) уводили налево, в сторону Сены
Сколько помнил мужчина – и двадцать пять поколений людей до него, – дно пересохшей реки было выложено человеческими черепами. Никто не задумывался, откуда они взялись: мёртвые головы попросту находились там всегда, похожие на бурые и белые булыжники из мостов, по которым катались на дрожках, в ландо или экипажах. Ни одна душа среди знакомых Даэмана не задавалась вопросом, куда же пропала вода, ибо старое русло делил пополам огромный кратер шириной в целую милю. Черепов заметно прибавилось: теперь они покрывали стены ущелья, по которому и шагал сын Марины к восточному краю воронки.
Если верить одному преданию, мизерному осколку прошлого, чудом уцелевшему в культуре, лишённой истории в любом её виде, хотя бы даже устного рассказа, кратер появился две тысячи лет назад, когда постлюди создали для наглядного показа крохотную чёрную дыру в некоем заведении, именуемом Институт Франции. Вырвавшись из-под контроля, эта самая дыра несколько раз промчалась сквозь центр планеты, оставив на её поверхности лишь одно отверстие – здесь, между Домом Инвалидов и Охраняемым Львом. Легенда уверяла, будто бы на северном краю кратера располагалось тогда огромное здание под названием не то Лув, не то Лавр. Так вот его засосало в середину Земли, а вместе с ним – огромную часть искусства «старомодных» людей. Учитывая, что чуть ли не единственным произведением «искусства», с которым повстречался в жизни Даэман, были серые статуи, нетрудно понять: подобная потеря его не слишком волновала. Стоило ли расстраиваться из-за глупостей вроде каменных мужиков, танцующих в ущелье под авеню Домансиль?
Из открытой расселины, ведущей на Иль-Сен-Луис и Иль-де-ла-Сите, ничего не удавалось разглядеть, и коллекционеру бабочек пришлось потратить уйму времени на то, чтобы взобраться по стене, усердно вырубая ступени, загоняя в лёд массивные крючья и затягивая на них верёвочные петли, частенько повисая на одном или двух ледорубах, покуда струйки пота застили взгляд, а сердце бешено колотилось. Но кое-что хорошее было и в этом неслыханно трудном восхождении: по крайней мере мужчина забыл о холоде.
И вот он забрался на синий гребень над западным концом Иль-де-ла-Сите. Здесь ледяная короста достигала глубины в сотню футов, и Даэман ожидал увидеть за кратером хотя бы маковки высоких башен-обиталищ из бамбука, возведённых на самом краю, в том числе и башню своей матери, а дальше на западе – тысячефутовую La putain enorme[31 - Вечная блудница (фр.).], гигантскую обнажённую женщину из железа и полимера. «Статую, – хмыкнул про себя сын; Марины. – Ту же статую, только больших размеров. А я и слова такого не знал».
Однако что же он увидел? Прямо перед ним, на западе, высился колоссальный купол из органического голубого льда, самое меньшее, на две тысячи футов над уровнем старого города. Одни лишь углы, смутные тени да кое-где выступающая изо льда терраса напоминали о некогда величественных башнях, окружавших огромный кратер. Ни комплекса, где жила мать. Ни La putain enorme. За синим полушарием, которое затмевало и поглощало последние вечерние проблески, город превратился в лабиринт из лёгких ледяных дворцов, летучих арок и сталагмитов высотой со стоэтажные дома. Между парящими башнями застыли нити голубого льда, хрупкие с виду, но каждая из них была шире любой городской площади. На башнях, паутине и куполе плясали, словно живые, яркие зарницы низкого солнца. – Господи Иисусе, – прошептал Даэман. Как бы ни холодело в низу живота при взгляде на мерцающие крепости, взметнувшиеся на шестьдесят, восемьдесят и сто этажей над ледяной шапкой, накрывшей город, купол внушал самое сильное впечатление.
Не менее двухсот этажей в высоту (мужчина прикинул на глаз, посмотрев на утонувшие в синеве бамбуковые постройки по краю: кратера), он простирался на целых две мили в диаметре, начиная от Иль-де-ла-Сите на юге и до громадной кучи мусора, которую мать почему-то звала Люксембургским садом, далеко на севере за дерновой полоской, именуемой бульваром Осман, поглощая и башню у вокзала Сен-Лазар, где проживал обычно последний любовник матери, и Марсово поле (это на западе), где восседала раскинув ноги, огромная putain, заметная из любой точки города. Только не сегодня. Голубые своды накрыли даже тысячефутовую даму.
«А ведь реши я воспользоваться узлом „Дом Инвалидов“, угодил бы прямо под купол».
Сердце Даэмана заколотилось сильнее, чем во время восхождения. Но тут его настигли ещё более жуткие мысли.
Скачать книгу [0.63 МБ]
Пирамида