- Покажите мне руки.
- Прошу прощения, капитан?
- Ваши руки.
- Слушаюсь, сэр. Извиняюсь за дрожь, сэр. Я весь день не мог согреться, а сейчас, когда разделся до рубашки…
- Переверните их. Ладонями вверх.
- Слушаюсь, сэр.
- Не кровь ли это у вас под ногтями, мистер Хикки?
- Возможно, капитан. Вы же знаете, почему так получается.
- Нет. Расскажите мне.
- Ну, мы уже много месяцев не мылись толком за отсутствием воды, сэр. А коли у тебя цинга и дизентерия, всегда выделяется кровь, когда справляешь большую нужду…
- Вы говорите, что унтер-офицер британского военно-морского флота на моем корабле вытирает задницу пальцами, мистер Хикки?
- Нет, сэр… я имею в виду… можно мне одеться теперь, капитан? Вы же видите, что я не ранен и ничего такого. На таком холоде недолго отморозить…
- Снимите рубаху и нательное белье.
- Вы серьезно, сэр?
- Не заставляйте меня повторять дважды, мистер Хикки. У нас здесь нет гауптвахты. Любой человек, отправленный мной на гауптвахту, проведет время на привязи у одного из вельботов.
- Вот, сэр. Пожалуйста. Тело как тело, только посиневшее от холода. Если бы моя бедная женушка видела меня сейчас…
- В ваших бумагах не говорилось, что вы женаты, мистер Хикки.
- О, моя Луиза уже семь лет как померла, капитан. От оспы. Да упокоит Господь ее душу.
- Почему вы говорили нескольким матросам, что, когда настанет время убивать офицеров, лейтенант Ирвинг будет первым?
- Я никогда не говорил ничего подобного, сэр.
- Мне докладывали, что вы говорили это и другие подстрекательские вещи еще до карнавала, мистер Хикки. Почему вы выделили лейтенанта Ирвинга? Что плохого сделал вам этот офицер?
- Да ничего, сэр. И никогда не говорил ничего подобного. Вызовите сюда человека, который сказал про меня такое, и я уличу его во лжи и плюну ему в глаза.
- Что плохого сделал вам лейтенант Ирвинг, мистер Хикки? Почему вы говорили матросам и с «Эребуса», и с «Террора», что Ирвинг мерзавец и лжец?
- Клянусь вам, капитан… извиняюсь, что у меня стучат зубы, капитан, но, ей-богу, на таком морозе нагишом страсть как холодно. Клянусь вам, я не говорил ничего подобного. Многие из нас относились к бедному лейтенанту Ирвингу как к сыну, капитан. Как к сыну. Только из беспокойства за него я решил пойти проверить, все ли с ним в порядке. И хорошо, что я так сделал, сэр, иначе мы никогда не поймали бы кровожадных ублюдков, которые…
- Оденьтесь, мистер Хикки.
- Слушаюсь, сэр.
- Нет, не здесь. Одевайтесь снаружи. Убирайтесь с глаз долой.
- Человек краткодневен и пресыщен печалями,- речитативом говорил Фицджеймс.- Как цветок, он выходит и опадает; убегает, как тень, и не останавливается.
Ходжсон и другие мужчины с величайшей осторожностью опускали носилки с завернутым в парусину телом на веревки, которые удерживали над мелкой могилой несколько самых здоровых матросов. Крозье знал, что Ходжсон и прочие друзья Ирвинга по одному зашли в медицинскую палатку, чтобы отдать лейтенанту дань уважения, прежде чем старый Мюррей зашил его в парусиновый саван. Посетители оставили несколько знаков любви подле тела покойного - возвращенную подзорную трубу с разбитыми во время стрельбы стеклами, золотую медаль с выгравированным на ней именем лейтенанта, которую он получил на соревнованиях на учебном корабле «Экселлент», и по меньшей мере одну пятифунтовую банкноту, словно какой-то старый долг, наконец отданный. По какой-то причине - оптимизм? юношеская наивность? - Ирвинг уложил в небольшую сумку с личными вещами свою парадную форму, и теперь его хоронили в ней. Крозье задался праздным вопросом, сохранятся ли в целости позолоченные пуговицы мундира - все с изображением якоря и короны,- когда от мальчика ничего не останется, кроме побелевших костей да золотой медали.
- Посреди жизни мы окружены смертью,- читал по памяти Фицджеймс усталым, но подобающе звучным голосом.- У кого нам искать помощи, как не у Тебя, Господи, Который справедливо негодует на грехи наши?
Капитан Крозье знал, что в парусиновый саван вместе с Ирвингом зашит еще один предмет, о котором никто не знал. Он лежал у него под головой, точно подушка.
Это был красно-зелено-сине-золотой китайский платок, и Крозье застал дарителя врасплох, войдя в медицинскую палатку, когда Гудсер, Ллойд, Ходжсон и остальные уже удалились, а парусник Мюррей только собирался зайти, чтобы зашить саван, уже приготовленный и подстеленный под тело Ирвинга.
В палатке находилась леди Безмолвная; склонившись над трупом, она укладывала что-то ему под голову.
В первый момент Крозье невольно потянулся за пистолетом, лежавшим в кармане шинели, но в следующий миг застыл на месте, увидев глаза и лицо эскимосской девушки. Если в этих темных глазах, едва ли похожих на человеческие, и не стояли слезы, они блестели от какого-то чувства, определить которое он не мог. Горе? В такое капитану не верилось.
Но несомненно, именно девушка аккуратно положила китайский шелковый платок под голову мертвого мальчика. Крозье знал, что платок принадлежал Ирвингу: лейтенант несколько раз повязывал его на шею по особым случаям - например, в день отплытия экспедиции в мае 1845-го.
Неужели эскимоска украла у него платок? Похитила с мертвого тела только вчера?
Неделю с лишним назад Безмолвная проследовала за санным отрядом Ирвинга с «Террора» в лагерь, а потом исчезла и больше не объявлялась. Все, включая Крозье, вздохнули с облегчением, когда она пропала. Но все сегодняшнее ужасное утро Крозье задавался вопросом, не причастна ли Безмолвная каким-либо образом к зверскому убийству офицера на голом каменистом холме, открытом всем ветрам.
Может, она вела обратно к лагерю своих друзей, эскимосских охотников, с намерением совершить набег и по пути случайно встретилась с Ирвингом, сначала досыта накормила умирающего от голода человека, а потом хладнокровно убила, чтобы он никому не рассказал о своей встрече с ними? Не Безмолвная ли была той самой «возможно, женщиной», которую мельком видели Фарр и остальные, когда она убегала вместе с эскимосом в головной повязке? Она могла переменить парку, если возвращалась в свое стойбище на прошлой неделе, а все молодые эскимоски на первый взгляд кажутся на одно лицо.
Крозье все утро обдумывал подобные предположения, но в то остановившееся во времени мгновение, когда он и молодая женщина вздрогнули и неподвижно замерли на несколько бесконечно долгих секунд, капитан посмотрел ей в лицо и понял - то ли сердцем своим, то ли шестым чувством, о котором неустанно повторяла его бабушка Мойра,- что в душе она горько оплакивает Джона Ирвинга и возвращает ему шелковый платок, полученный от него в подарок.
Крозье предположил, что Ирвинг подарил Безмолвной платок во время своего февральского визита в снежный дом, о котором исправно доложил своему капитану… но не вдаваясь в подробности. Теперь Крозье задался вопросом, не состояли ли эти двое в любовной связи.
А потом леди Безмолвная исчезла. Стремительно поднырнула под полог палатки и бесшумно скрылась. Когда позже Крозье спрашивал мужчин в лагере и часовых, не видели ли они чего, все отвечали отрицательно.
Тогда в палатке капитан подошел к телу Ирвинга, посмотрел на бледное мертвое лицо, казавшееся еще бледнее на фоне подложенного под голову цветастого платка, а потом накинул парусину на лицо и тело лейтенанта и крикнул старому Мюррею войти и зашить саван.
- И Господи милосердный, Боже Всемогущий,- говорил Фицджеймс,- не предавай нас жестоким мукам вечной смерти. Ты знаешь, Господи, тайны наших сердец; не отвращай милосердного слуха Твоего от нашей молитвы, но пощади нас, о Боже Всевышний, Всемилостивый Спаситель, справедливейший судия предвечный, не дай нам в наш последний час отпасть от Тебя.
Фицджеймс умолк и отступил назад на пару шагов. Крозье, глубоко погруженный в свои мысли, несколько долгих мгновений неподвижно стоял на месте, пока по шарканью ног и при глушенным покашливаниям не понял, что настала его очередь произносить надгробное слово.
- Итак, мы предаем земле тело нашего друга, офицера Джона Ирвинга,- хрипло заговорил он, тоже читая по памяти, которая оставалась на удивление ясной, несмотря на туман в голове, порожденный крайней усталостью,- дабы оно обратилось во прах и восстало из праха, когда земля и море отдадут своих мертвецов… - Тело уже опустили на глубину трех футов, и Кро-зье бросил на него пригоршню мерзлой земли. Мелкие камешки упали на парусину над лицом Ирвинга и скатились в стороны с неожиданно отчетливым сухим шорохом, от которого болезненно сжималось сердце.-…и жизнь придет в мир через Господа нашего Иисуса Христа, Который по Своем пришествии изменит наше греховное тело, чтобы оно уподобилось Его светоносному телу, ибо Он всемогущ и подчиняет все Своей воле.
Служба закончилась. Матросы вытянули веревки из-под носилок с телом.
Мужчины затопали замерзшими ногами, натянули свои шапки и «уэльские парики», замотали потуже шарфы и сквозь туман потянулись вереницей в лагерь «Террор», где их ждал горячий обед.
Ходжсон, Литтл, Томас, Дево, Левеконт, Блэнки, Пеглар и несколько других офицеров остались, отпустив матросов, ждавших приказа засыпать тело землей. Офицеры сами зарыли могилу лопатами и принялись укладывать первый слой камней. Они хотели похоронить Ирвинга наилучшим образом, возможным в данных обстоятельствах.
По завершении работы Крозье и Фицджеймс направились в другую сторону. Они съедят свой обед гораздо позже - сейчас они собирались пройти две мили до мыса Виктори-Пойнт, где почти год назад Грэм Гор оставил в старой пирамиде Джеймса Росса медный цилиндр с оптимистическим посланием.
Крозье хотел сегодня оставить там сообщение о положении дел в экспедиции, сложившемся за десять с половиной месяцев, прошедших со времени написания предыдущего послания, и о дальнейших шагах, которые он планировали предпринять.
Скачать книгу [0.56 МБ]
Пирамида