время, остановив его "забег" и отменив самоустремленность в будущее,
то настоящего не станет больше, ибо и его тут же придется откладывать.
Станет больше "ненастоящего". Если угодно, "искусственного", в полном
соответствии с интуицией русского языка. Мы, люди эона отложенного
будущего, действительно живем не в настоящем, а в ненастоящем,
сфабрикованном времени. И вжились столь основательно, что для выхода в
иную размерность, даже гораздо более естественную, требуется
сильнейшая трансформация - вплоть до изменения химизма крови (что и
происходит, например, под действием алкоголя). Устраняя
психосоматические результаты давления пресса времени (мы так и
говорим: надо сбросить напряжение), мы позволяем прорваться в "сейчас"
какому-то архаическому "тогда", какому-то моменту, изрядно
выдохшемуся, но узнаваемому. Точка отступления узнается по неожиданной
щедрости (стратегия откладывания и экономии продуцирует всеобщую
онтологическую сдержанность или скупость - в этом Гигерич совершенно
прав), напоминающей потлач: раздаривание вещей, обещаний, знакомств,
трата сбереженного и утаенного, трата последнего.
Это и есть время, устремленное к финишу своего забега, и ясно,
что в нем товаропроизводящая цивилизация невозможна. Для красоты можно
предположить некую обратимость: раскрепощаясь благодаря выпивке
(выскальзывая из-под пресса), мы попадаем в один из потоков времени,
идущих из архаики и огибающих привычное "ненастоящее", попадаем к ним.
А они, в ритуалах совместной выпивки и поедания вызывающих
галлюцинации грибов, попадали в наше предположительное сейчас, в
растворенность безвременья. "Трубка мира" (мы знаем теперь о ее
содержимом) сопровождала именно моменты собранности, как раз то, что
делается сейчас "на трезвую голову". А все контакты аборигенов с
"эоном отложенного будущего" сопровождались вспышкой алкоголизма среди
них, словно это было средство массового моделирования чужеродного
времени - увы, не слишком надежное средство.
Я не собираюсь настаивать на этой версии. Но она указывает путь
для дальнейшего прояснения интуиции времени. Гигерич неоднократно
говорит о "замораживании", понимая его как еще одну дополнительную
метафору акта отсрочки. Ход состоит в том, чтобы "раскавычить"
замораживание для узнавания в нем одной из фундаментальных
трансформаций живой природы. Речь идет об анабиозе. Погружение в
анабиоз означает приостановку собственного времени "до лучших времен",
причем отсрочка может быть сколь угодно большой. Микроорганизмы,
личинки насекомых, семена растений способны хранить жизнь в состоянии
глубокого переохлаждения столетиями и тысячелетиями. R.Cameron и
F.Morell в глубоких горизонтах льдов Антарктиды обнаружили и оживили
бактерии, возраст которых составлял 106 лет (R.Cameron, F.Morell.
Variable microorganisms from ancient Ross-Isl). При однодневном цикле
развития это практическое бессмертие.
Вообще температурные сдвиги можно рассматривать как вариации
самого времени. Слово "температура" (от лат. "tempora" - время)
буквально означает "временение"; интуиция языка свободно пользуется
соответствующими переходами значений. Мы говорим "не расхолаживайся",
имея в виду "не медли, не откладывай"; в словах "горячий" и "пылкий"
температурные характеристики легко переходят в темпоральные. Илья
Пригожин считает, что температура представляет собой "внутреннюю
координацию моментов активности" и в этом смысле является одним из
самых общих параметров универсума. Такая точка зрения получает все
более широкое распространение - экономисты говорят про температуру
экономики уже без кавычек.
Температура выражает интегральный показатель интенсивности
времени и задержание хода времени с помощью переохлаждения - широко
распространенная ловушка, которой пользуется живая природа. Анабиоз
наступает по сигналу "сейчас не время" (совокупность неблагоприятных
условий). Таким же образом в другой системе замораживается исполнение
божественного обещания. Система переходит к "ожиданию-в-надежде".
Жизнь консервируется, упаковывается в контейнер, в посылку,
адресованную "до востребования". Но дальше начинаются странности.
Вернемся к анабиозу - мы уже видели, что жизнеспособность сохраняется
тысячелетиями, в сущности неизвестен точный предел сохранности
"посылки" в астрономическом летоисчислении.
Однако, что-то происходит с посылкой за время ее хранения.
Р.Ушатинская в своей книге "Скрытая жизнь и анабиоз", М., 1990,
описывая эксперименты по переохлаждению различных организмов в среде,
близкой к абсолютному нулю (в жидком гелии, азоте и кислороде),
отмечает поразительную выживаемость (что и было целью ее
экспериментов), но выживаемость какую-то частичную:
"Кратковременное погружение в жидкий гелий выдерживали куколки
бабочек павлиний глаз, капустной белянки, личинки жука-усача,
азиатской саранчи. После отогревания насекомые несколько дней
проявляли признаки жизни. Однако закончить нормальное развитие они не
смогли... Применяя ступенчатое охлаждение куколок бабочки-махаона -
сначала при -35оС, а затем двое суток в жидком кислороде, удалось
получить высокий процент выживаемости. При отеплении развитие куколок
продолжалось около десяти дней (хотя и с отклонениями), но
заканчивалось смертью. ...Близкие результаты получены на гусеницах
боярышницы. При медленном охлаждении они переносили температуру
жидкого азота и после согревания успешно окукливались. Но куколки
погибали во время линьки" (с.114).
Подобных примеров в книге множество, и наводят они на следующую
мысль: если отсроченная жизнь так часто напоминает отсроченную смерть,
то, видно, с законсервированным временем что-то происходит - оно
портится. Застаивается, чтобы потом целиком изойти в краткой
бессмысленной вспышке. Нечто похожее обнаруживается и в феномене
летаргии. Человек, впавший в летаргический сон, может спать и 20, и 30
лет (такие случаи известны), сохраняя при этом свой возраст, не
старея. Но после пробуждения он "нагоняет упущенное" в течение 2-3
месяцев, когда происходит как бы гормональный взрыв сработавшей бомбы
времени.
Не так-то просто, стало быть, поймать время в ловушку, но еще
труднее взять его живьем.
У Ролана Барта есть любопытные наблюдения о способах сохранения
корпуса античных текстов в эпоху Средневековья. Гарантировать
неискаженную передачу источников должна была четырехзвенная система
трансляции, где первая инстанция, переписчик (scriptor) не имел права
Пирамида