остальными гостями, пока мужчины принимают эпену.
Вождь Арасуве, его брат Ирамамове, Этева и еще шестеро мужчин
Итикотери, все разукрашенные перьями, мехом и красной пастой оното, уселись
на корточки напротив уже сидевших гостей. Они немного поговорили, избегая
глядеть друг другу в глаза.
Арасуве отвязал висевший у него на шее маленький калабаш, засыпал
немного коричневато-зеленого порошка в один конец полой тростинки и
повернулся к брату Анхелики. Приставив конец тростинки к носу шамана,
Арасуве с силой вдул одурманивающий порошок в ноздрю старика. Шаман не
сморщился, не застонал и не отшатнулся, как это делали другие мужчины. Но
глаза его помутнели, а из носа и рта потекла какая-то зеленая слизь, которую
он смахивал веточкой. Медленно, нараспев он начал произносить заклинания.
Слов я не могла разобрать; они произносились слишком тихо и тонули в
завываниях остальных.
С остекленевшими глазами, со слизью и слюной, стекающей по подбородку и
груди, Арасуве высоко подпрыгнул.
Красные перья попугая, висевшие у него в ушах и на руках, затрепетали.
Он подпрыгивал, касаясь земли с легкостью, неимоверной для человека столь
плотного телосложения. Лицо его словно было высечено из камня. Над крутым
лбом свисала прямая челка. Нос с широко раздутыми ноздрями и оскаленный рот
напомнили мне одного из четырех царей-стражей, которых я видела когда-то в
японском храме.
Кое-кто из мужчин отошел в сторону, пошатываясь и держась за голову; их
рвало. Завывания старика становились все громче; один за другим мужчины
снова сгрудились вокруг него. Они молча сидели на корточках, обхватив руками
колени и уставив глаза в лишь им одним видимую точку, пока шапори не
завершил своего песнопения.
Каждый мужчина Итикотери вернулся в свою хижину, ведя гостя. Арасуве
пригласил Пуривариве; Этева вошел в хижину с одним из тех молодых мужчин,
которых вырвало. Не удостоив нас взглядом, гость развалился в гамаке Этевы,
как в своем собственном; на вид ему было не больше шестнадцати.
-- А почему не все мужчины Итикотери принимали эпену и украсили себя?
-- шепотом спросила я Ритими, которая хлопотала вокруг Этевы, очищая и
заново раскрашивая ему лицо пастой оното.
-- Завтра все они будут украшены. В ближайшие дни к нам придут еще
гости, -- сказала она. -- Сегодняшний день только для родственников
Анхелики.
-- Но ведь здесь нет Милагроса.
-- Он пришел сегодня утром.
-- Сегодня утром! -- повторила я, не веря своим ушам.
Лежащий в гамаке Этевы юноша взглянул на меня, широко раскрыв глаза, и
закрыл их снова. Проснулась Тешома и захныкала. Я попыталась успокоить ее,
сунув в рот выпавшую на землю табачную жвачку. Выплюнув ее, она заревела
еще громче. Я отдала девочку Тутеми, которая стала ее укачивать, пока
ребенок не успокоился. Почему Милагрос не дал мне знать, что вернулся,
думала я со злостью и обидой. От жалости к себе на глаза у меня навернулись
слезы. 1 -- Смотри, вот он идет, -- сказала Тутеми, указывая на вход в
шабоно.
В сопровождении группы мужчин, женщин и детей Милагрос подошел прямо к
хижине Арасуве. Его глаза и рот были обведены красными и черными линиями. Я
не сводила завороженного взгляда с повязанного у него на голове черного
обезьяньего хвоста, с которого свисали разноцветные перья попугая. Такие же
перья украшали меховые повязки на его предплечьях. Вместо праздничного пояса
из хлопковой пряжи на нем была ярко-красная набедренная повязка.
Необъяснимая тревога охватила меня, когда он подошел к моему гамаку.
При виде его сурового, напряженного лица сердце у меня заколотилось от
страха.
-- Принеси свой калабаш, -- сказал он по-испански и, отвернувшись,
направился к корыту с банановым супом.
Не обращая на меня ни малейшего внимания, все двинулись на поляну вслед
за Милагросом. Я молча достала корзину, поставила ее перед собой на землю и
вытащила все свои пожитки. На самом дне, завернутый в рюкзак, лежал гладкий,
цвета охры калабаш с пеплом Анхелики.
Я часто задумывалась, что мне с ним делать. Ритими, перебирая мои вещи,
никогда не трогала рюкзака.
В моих застывших, похолодевших руках сосуд словно потяжелел. А каким
легким он был, когда я несла его через лес подвешенным к поясу.
-- Высыпь все это в корыто, -- сказал Милагрос. Это он тоже сказал
по-испански.
-- Там же суп, -- тупо сказала я. Голос мой дрожал, а руки так
ослабели, что мне показалось, я не смогу вытащить смоляную затычку.
-- Высыпай, -- повторил Милагрос, тихонько подталкивая мою руку.
Я неловко присела и медленно высыпала горелые, мелко истолченные кости
в суп, не сводя завороженного взгляда с темного холмика, выросшего на густой
желтой поверхности. Запах был тошнотворный. Пепел так и остался наверху.
Туда же Милагрос высыпал содержимое своего сосуда. Женщины завели причитания
и плач. Может быть, мне тоже полагается заплакать, подумала я. Но я знала,
что несмотря на все старания, не выжму из себя ни слезинки.
Вздрогнув от громкого треска, я выпрямилась. Ручкой мачете Милагрос
расколол оба калабаша на половинки. Потом он хорошенько размешал прах в
супе, так что желтая масса сделалась грязно-серой.
У меня на глазах он поднес половинку калабаша с супом ко рту и
опорожнил ее одним долгим глотком. Утерев подбородок тыльной стороной
ладони, он снова наполнил ковшик и передал его мне.
Я в ужасе взглянула на окружавшие меня лица; они с напряженным
вниманием следили за каждым моим движением и жестом, в их глазах не
оставалось ничего человеческого. Женщины прекратили плач. Я слышала бешеный
стук собственного сердца. Часто сглатывая в попытках избавиться от сухости в
горле, я протянула дрожащую руку. Затем крепко зажмурилась и одним духом
проглотила вязкую жидкость. К моему удивлению сладкий, с чуть солоноватым
привкусом суп легко прокатился по горлу. Слабая улыбка смягчила напряженное
лицо Милагроса, когда он взял у меня пустой ковшик. А я повернулась и пошла
прочь, чувствуя, как в желудке волнами накатывает тошнота.
Из хижины доносилась визгливая болтовня и смех.
Сисиве, сидя на земле в компании своих приятелей, показывал им один за
другим мои пожитки, которые я оставила разбросанными в беспорядке. Тошнота
мигом растворилась в приступе ярости, когда я увидела свои блокноты тлеющими
в очаге.
Захваченные врасплох дети вначале смеялись над тем, как я, обжигая
пальцы, пыталась спасти то, что осталось от блокнотов. Постепенно веселье на
Пирамида