– Да, сэр, – застенчиво сказал мальчик – мальчик, которого будут немилосердно бить словами, смехом, прозвищами в течение всех лет учебы, которого не будут приглашать поиграть в бутылочку или в почту и который вряд ли будет спать с женщиной, когда наступят времена мужских надобностей, если только не заплатил за нее, мальчик, который всегда будет вне теплого и светлого круга своих ровесников, – мальчик, который, глядя в зеркало в ближайшие пятьдесят или шестьдесят лет своей жизни, будет думать: урод, урод, урод.
– Ну иди, иди ешь свое печенье, – сказал его отец и поцеловал искривленные губы мальчика.
– Да, сэр, – проговорил Калеб и бросился внутрь. Хэммерсмит достал платок из заднего кармана и вытер глаза, они были сухие, но, я думаю, он привык, что они всегда влажные.
– Собака здесь уже была, когда они родились. Я привел пса в дом, чтобы он их понюхал, когда Синтия принесла детей домой из больницы, и Сэр Галахад лизнул их ручки. Их крошечные ручки. – Он кивнул, словно подтверждая это самому себе. – Пес с ними играл, обычно лизал лицо Арден, пока она не начинала хихикать. Калеб таскал его за уши,а когда учился ходить, то иногда ковылял по двору, держась за хвост Галахада. Пес никогда даже не рычал на них. Ни на кого.
Теперь действительно выступили слезы. Он вытер их автоматически, уже привычным движением.
– Просто не было причины, – сказал он. – Калеб не делал ему больно, не кричал на него, ничего такого. Я знаю, я присутствовал там. Если бы меня не было, мальчик, скорее всего, погиб бы. А ведь не случилось ничего, ничего, мистер Эджкум. Мальчик просто сел так, что его лицо оказалось напротив морды собаки. И что взбрело Сэру Галахаду – кто его знает, – но он бросился и схватил малыша. Он бы его загрыз, если бы смог. То же самое случилось с Коффи. Он там был, увидел девочек на веранде, схватил, изнасиловал и убил. Вы сказали, что должно быть какое-то объяснение, что он, вероятно, делал что-то подобное в прошлом, и я понимаю вас, но, может быть, он ничего такого раньше и не делал, а этот первый раз. Может, если Коффи отпустить, он никогда такого не совершит. Может, и мой пес больше никого бы не укусил. Но я не смирился с этим. Я просто вышел с винтовкой, взял его за ошейник и отстрелил голову.
Он тяжело дышал.
– Я достаточно просвещенный человек, как и все, мистер Эджкум, я закончил колледж в Баулинг Грине, изучал историю, журналистику, немного философию. Я привык считать себя интеллигентным. Не думаю, что северяне согласны со мной, но я себя считаю интеллигентным. Я не соглашусь, чтобы вернулось обратно рабство, даже за весь чай Китая. Уверен, мы должны быть гуманными и добрыми при решении расовой проблемы. Но нам следует помнить, что такой, как ваш негр, способен укусить при первом удобном случае, как беспородный пес может укусить, если это взбредет ему в голову и представится случай. Вы хотите знать, сделал ли он это, ваш плачущий мистер Коффи со шрамами повсему телу?
Я кивнул.
– Да, – произнес Хэммерсмит. – Он это сделал. Не сомневайтесь и не отворачивайтесь от него. С этим можно смириться раз или сто раз, даже тысячу... но в конце концов... – Он поднял руку перед моими глазами и резко постучал сложенными пальцами по большому пальцу, изображая кусающуюся пасть. – Понимаете?
Я кивнул снова.
– Он изнасиловал их, убил, а потом пожалел об этом... но девочки остались изнасилованными, остались мертвыми. Вы ведь разберетесь с ним, правда, Эджкум? Через пару недель разберетесь так, что он больше никогда такого не сделает. – Он поднялся, подошел к перилам и посмотрел на собачью конуру в центре вытоптанной полянки, посреди старого дерьма. – А теперь извините меня, – сказал он. – Раз уж я не должен быть в суде после обеда, то думал, что смогу побыть немного со своей семьей. Ведь дети только раз бывают маленькими.
– Да, конечно, – согласился я. Мои губы словно онемели и казались чужими. – И спасибо за то, что уделили мне столько времени.
– Да не за что, – сказал он.
Из дома Хэммерсмита я поехал прямо в тюрьму. Дорога была долгой, и на этот раз я не мог сократить ее пением песенок. Казалось, все песни на какое-то время ушли из меня. Перед глазами стояло изуродованное лицо бедного мальчика. И рука Хэммерсмита, его пальцы, сложенные в кусающуюся морду.
5.
Свой первый поход в смирительную комнату Буйный Билл Уортон совершил на следующий же день. Все утро, да и днем тоже он выглядел смирным и кротким, словно барашек Мэри, и, как потом мы поняли, это состояние было для него неестественным и означало: что-то не в порядке. Потом где-то в половине восьмого вечера Харри вдруг почувствовал теплые капли на манжетах форменных брюк, которые он надел первый раз после стирки. Это была моча. Вильям Уортон стоял в своей камере и, оскалив почерневшие зубы, мочился на брюки и башмаки Харри Тервиллиджера.
– Этот сукин сын, наверное, терпел весь день, чтобы побольше набралось, – говорил Харри позднее все еще с отвращением и омерзением.
Да, вот так и было. Настала пора показать Вильяму Уортону, кто заказывает музыку в блоке "Г". Харри позвал Брута и меня, я поднял Дина и Перси, которые тоже находились на блоке. У нас было трое заключенных, если вы помните, и мы работали в полном составе: моя группа с семи вечера до трех ночи – время, когда чаще всего возникают нештатные ситуации, – и две другие смены в остальное время суток. Те смены состояли в основном из временных охранников, обычно под руководством Билла Доджа. В конце концов это неплохо, я это чувствовал, и, если бы мог назначить Перси в дневную смену, было бы еще лучше. И все же я этого так и не сделал. И до сих пор иногда спрашиваю себя: изменилось бы что-нибудь, переведи я его тогда?
В помещении склада был пожарный кран, чуть в стороне от Олд Спарки, Дин и Перси привинтили к нему длинный пожарный шланг и стояли около клапана, чтобы, если понадобится, сразу его открыть.
Мы с Брутом поспешили к камере Уортона, он все еще стоял, скалясь, и его хозяйство по-прежнему болталось из штанов. Я принес смирительную рубашку и положил ее на полку в кабинете еще перед уходом домой вчера, думая, а вдруг она понадобится для нашего новенького «трудного мальчика». Теперь я держал ее в руках, просунув указательный палец в одну из петель. За нами шел Харри, держа наконечник шланга, который извивался в мой кабинет, а оттуда в помещение склада, где Дин и Перси изо всех сил быстроразматывали барабан.
– Ну как, нравится? – спросил Буйный Билл. Он смеялся, как ребенок на карнавале, смеялся так, что почти не мог говорить, слезы текли у него по щекам. – Вы пришли так быстро, что я даже не ожидал. А я вам готовлю какашки на закуску. Теплые и мягкие. Завтра выдам...
Он увидел, что я открываю дверь его камеры и прищурился. Он заметил, что Брут держит в одной руке револьвер, а в другой – дубинку, и глаза его сузились еще больше.
– Только попробуйте сюда войти, вас отсюда вынесут, Крошка Билли вам это гарантирует, – объявил он нам. Его взгляд снова остановился на мне. – А если ты попытаешься напялить на меня эту рубашку для шизиков, то увидишь, что будет, старый кобель.
– Здесь не ты командуешь, понял? – сказал я ему, – А если ты настолько туп, что не понял, то придется тебя слегка подучить.
Я открыл второй замок и отодвинул дверь в сторону. Уортон отступил к койке, его пенис все еще высовывался из штанов, протянул руки ко мне и поманил пальчиками:
– Ну давай, давай, мерзкий козел. – Они меня будут учить, а этот старикашка так и рвется в учителя. – Он перевел взгляд на Брута и одарил его гнилозубой улыбкой. – Ну давай, верзила, начинай. Только теперь тебе не удастся зайти мне за спину. И опусти свою пушку, все равно ведь стрелять не будешь. Давай поборемся один на один и посмотрим, кто из нас лучше...
Брут шагнул в камеру, но не к Уортону. Он отошел влево, пройдя через дверь, и Уортон вытаращил глаза, увидев направленный на него пожарный шланг.
– Нет, не надо, – пробормотал он. – Не надо, нет...
– Дин, – закричал я. – Включай! На полную!
Уортон, рванулся вперед, и Брут нанес ему сильнейший удар дубинкой – я уверен, что о таком ударе мечтал Перси, – поперек лба как раз меж бровей. Уортон, считавший наверное, что до его прихода у нас не было неприятностей, осел на колени с широко открытыми невидящими глазами. Когда пошла вода, Харри отошел на шаг под ее напором, а потом, сжимая наконечник шланга, нацелил его, как автомат. Струя ударила Буйного Билла Уортона прямо в середину груди, сбив на пол и загнав под койку. Ниже по коридору Делакруа прыгал с ноги на ногу, издавая резкие звуки и крича Джону Коффи, чтобы тот рассказал, что там происходит, кто побеждает и как этому новенькому шизику нравится душ по-китайски. Джон не отвечал, просто тихо стоял в своих слишком коротких брюках и тюремных шлепанцах. Мне удалось лишь один раз бросить на него взгляд, и я успел заметить прежнее выражение его лица – печальное и отрешенное.
– Отключай воду! – крикнул Брут через плечо и быстро вбежал в камеру. Он просунул руки под мышки Уортона, находящегося почти в бессознательном состоя-нии, и выволок его из-под койки. Уортон кашлял и издавал булькающие звуки. Кровь стекала на его помутневшие глаза из раны на лбу, где дубинка Брута рассекла кожу.
Процесс надевания смирительной рубашки мы с Брутом отработали до автоматизма, проделывая это, как пара водевильных танцоров, разучивающих новый танец. И всякий раз оставались довольны собой. Как и в этот раз. Брут посадил Уортона и вытянул его руки ко мне, как дети тянут руки к новой кукле. Сознание только начало возвращаться кУортону, в глазах забрезжило понимание того, что, если он не начнет сейчас же бороться, потом может быть поздно, но связь между мозгом и мышцами еще не восстановилась, и пока он ее не починил, я натянул рукава рубашки ему на руки, а Брут застегнул пряжки на спине. Пока он справлялся с застежками, я схватил завязки манжет, перекинулрукава крест-на-крест за спину и связал вместе холщовой завязкой. После этого стало казаться, что Уортон сам себя обнимает.
– Черт тебя подери, истукан, ну как там они с ним управляются? – восклицал Делакруа. Я слышал также писк Мистера Джинглза, которому будто тоже было интересно.
Появился Перси в мокрой, облепившей тело рубашке от долгой борьбы с вентилем, лицо его пылало от возбуждения. За ним шел Дин с ожерельем багрового синяка на шее, и гораздо менее взволнованный.
– Ну давай. Буйный Билл, – сказал я и поднял Уортона на ноги. – Немножко сделай топ-топ.
– Не называй меня так! – резко выкрикнул Уортон, наверное, впервые обнаружив свои настоящие чувства, скинув маску умного зверя.
– Буйный Билл Хайкок не был крутым! Он не ходил на медведя с ножом! Он был таким же бродягой, как Джон Лоу! Тупой сукин сын сидел у двери, и его убил алкаш!
– Боже ж ты мой, целый урок истории! – восклик-нул Брут и вытолкал Уортона из камеры. – Попадая сю-да, никто не знает, что получит, но все будет здорово. Особенно когда здесь такие славные ребята, как ты, это похоже на правду, И знаешь что? Скоро ты сам станешь историей, Буйный Билл. А сейчас пойдешь по коридору, там для тебя приготовлена комната. Освежающая.
Уортон издал яростный, нечленораздельный вопль и бросился на Брута, хотя был запакован в смирительную рубашку и рукава завязаны за спиной. Перси схватился уже за свою дубинку – рецепт Уэтмора на все случаи жизни, – но Дин перехватил его руку. Перси взглянул на него недоумевающе и возмущенно, словно хотел сказать: «После всеготого, что Уортон сделал, с тобой, ты еще хочешь меня удержать?»
Брут оттолкнул Уортона назад. Я поймал его и тол-кнул Харри. А Харри толкнул его по Зеленой Миле мимо ликующего Делакруа и безучастного Коффи. Уортон побе-жал, чтобыне упасть лицом на пол, и всю дорогу изрыгал ругательства. Проклятия сыпались, словно искры с элект-рода сварщика. Мы втолкнули его в последнюю камеру с правой стороны, пока Дин, Харри и Перси (который впер-вые жаловался на то, что все время перерабатывает) вы-носили всякий хлам из смирительной комнаты. Пока они это делали, я коротко поговорил с Уортоном.
– Ты думаешь, что крутой, – сказал я, – может, сы-нок, так и есть, но здесь это не имеет значения. Твои дни все равно сочтены. Если нам с тобой будет легко, то и тебе будет легко с нами. Если ты нам добавишь проблем, ты все равно умрешь, только мы тебя сначала заточим, как карандаш.
– Вы будете счастливы, когда мне придет конец, – хрипло проговорил Уортон. Он дергался в смирительной рубашке, даже зная, что ничего из этого не выйдет, его лицо стало красным, как помидор. – А пока я не уйду, я попорчу вам крови. – И он обнажил свои зубы, как злобный бабуин.
– Если ты только хочешь попортить нам крови, то тебе это уже удалось, можешь перестать, – вмешался Брут. – Но пока идет твое время на Миле, Уортон, нам плевать, можешь весь срок просидеть в комнате с мягкими стенами. И носить эту рубашку до тех пор, пока от недостатка кровообращения твои руки не сгниют от гангрены и не отпадут. – Он перевел дух. – Сюда ведь никто не приходит. И если ты думаешь, будто кого-то волнует, что творится с тобой, то ошибаешься. Для всего мира ты уже мертвый.
Уортон внимательно вглядывался в Брута, и краска медленно сползла с его лица.
– Выпустите меня, – сказал он миролюбиво – слиш-ком серьезно, чтобы поверить. – Я хорошо буду себя ве-сти. Честное слово.
В дверях камеры появился Харри. Конец коридора стал похож на блошиный рынок, но мы привыкли все быстро приводить в порядок, раз уж начали. Мы и раньше это делали, мы знали, как надо.
– Все готово, – объявил Харри. Брут схватил за выступ холщовой рубашки, где находился правый локоть Уортона и поднял его на ноги.
– Пошли, Буйный Билл. И постарайся посмотреть на все с хорошей стороны. В твоем распоряжении по мень-шей мере сутки, чтобы запомнить, что нельзя сидеть спи-ной к двери и никогда не стоит откалывать такие номера.
– Выпустите меня, – заныл Уортон. Он переводил взгляд с Брута на Харри, потом на меня, и лицо его снова наливалось краской. – Я стану хорошо себя вести, говорю вам, я усвоил урок. Я... я... у-ум-ммм...
Он вдруг упал на пол, оказавшись наполовину в камере, наполовину на веселеньком линолеуме, дрыгая ногами и корчась всем телом.
– Боже, да у него судороги, – прошептал Перси,
– Конечно, а моя сестра – вавилонская блудница, – невозмутимо произнес Брут. – Она танцует хучи-кучи для Моисея по субботам в длинной белой накидке. – Он наклонился и зацепил Уортона одной рукой под мышкой. Я взялся с другой стороны. Уортон трепетал между нами, как пойманная рыба. Было ужасно неприятно тащить его дергающееся тело и слышать хрипение и пуканье.
Я поднял глаза и на секунду встретился взглядом с Джоном Коффи. Глаза его покраснели, щеки были влажными. Он опять плакал. Я вспомнил Хэммерсмита и его кусающий жест и поежился. Потом снова обратился к Уортону.
Мы швырнули его в смирительную комнату, будто мешок, и смотрели, как он дергается на полу рядом с водостоком, где мы однажды вели поиски мышонка, появившегося в блоке "Г" под именем Вилли-Пароход.
– Мне все равно, если он проглотит свой язык или еще чего и умрет, – сказал Дин хриплым и резким го-лосом, – но подумайте, ребята, сколько потом понадобит-ся бумаг! Мы не будем успевать их писать.
– Да черт с ними, с бумагами, подумай о том, какие слухи пойдут, – мрачно сказал Харри. – Мы потеряем эту проклятую работу и кончим тем, что отправимся со-бирать горох на Миссисиппи. Знаете, что такое Мисси-сиппи? Это индейское название задницы.
– Да не умрет он и не проглотит свой грязный язык, – успокоил их Брут. – Завтра, когда откроем эту дверь, он будет как огурчик. Слово даю.
Так оно и случилось. Когда на следующий вечер в девять часов мы привели его обратно в камеру, он был тих, бледен и вроде бы покорен. Он шел, опустив голову, и уже не пытался никого задеть, когда сняли смирительную рубашку, Уортон безразлично смотрел на меня, когда я говорил, что в следующий раз будет то же самое, и ему надо подумать, сколько времени он хочет провести, писая в штаны и кушая детское питание из ложечки.
– Я буду хорошо себя вести, босс, я понял урок, – прошептал он слабым голосом, когда мы запирали его снова в его камеру. Брут посмотрел на меня и подмигнул.
На следующий вечер Вильям Уортон, называющий себя Крошка Билли и никогда – Джон Лоу Буйный, Билл Хайкок, купил шоколадный рожок у старика Тут-Тута. Такое Уортону было строжайше запрещено, но охрана после обеда состояла из временных, я уже говорил об этом, поэтому сделка состоялась. Сам Тут тоже прекрасно знал о запрете, но для него тележка с продуктами всегда была источником дохода, а деньги, как известно, не пахнут.
Ночью, когда Брут обходил камеры, Уортон стоял у двери. Он подождал, пока Брут взглянет на него, а потом хлопнул ладонями по надутым щекам и выстрелил густой и удивительно длинной струей шоколадной жижи прямо ему в лицо. Уортон запихал себе в рот шоколадный рожок целиком, держал его, пока тот не растворился, а потом мусолил, как жевательный табак.
Уортон с вымазанным шоколадом подбородком пова-лился на свою койку, задирая ноги и хохоча, показывая пальцем на Брута, на лице которого шоколада было куда больше.
– Ха-ха, Черный Самбо, сэр, босс, как поживае-те? – хохотал Уортон, держась за живот. – Господи, если бы это было дерьмо! Как жаль, что это не дерьмо! Если бы у меня было хоть немного.
– Сам ты дерьмо, – проревел Брут, – А теперь, со-бирай чемоданы, сейчас опять отправишься в свой лю-бимый туалет.
Уортона снова запаковали в смирительную рубашку, и опять мы затащили его в комнату с мягкими стенками. На этот раз на два дня. Иногда мы слышали доносившиеся оттударугательства, обещания, что он станет хорошим, что он образумится и будет хорошим, что ему нужен врач, что он умирает. Но чаще всего, Уортон все-таки молчал. Молчал, когда мы его выводили, и опять понуро шел, опустив голову, глядя перед собой и не отвечая, когда Харри говорил ему:
– Запомни, все зависит от тебя.
Какое-то время он вел себя нормально, а потом придумывал что-то еще. Почти все, что он пытался выкинуть, делали и до него (разве что этот трюк с шоколадным рожком, даже Брут признал его оригиналь-ным), но его настойчивость пугала. Я боялся, что рано или поздно кто-нибудь допустит оплошность, и тогда придется дорого заплатить. А такое положение могло сохраняться еще долго, потому что где-то у Уортона был адвокат, обивающий пороги и доказывающий всем, как это неправильно убивать парня, у которого молоко на губах еще не обсохло... и который, между прочим, белый, как старый Джефф Дэвис. Жаловаться на это было бесполезно, ведь уберечь Уортона от электрического стула входило в обязанности адвоката. А беречь его в надежном месте входило в наши обязанности. И в конце концов, адвокат там или не адвокат, а Олд Спарки Уортону не миновать.
6.
Именно на этой неделе Мелинда Мурс, жена начальника тюрьмы, вернулась домой из Индианолы. Докторам она уже была не нужна: они получили свои новомодные рентгеновские снимки опухоли, отметили в истории болезни слабость ее руки и невыносимые боли, мучившие ее тогда уже почти постоянно, – и на этом закончили. Они дали ее мужу кучу таблеток с морфием и отправили Мелинду домой умирать. Хэл Мурс взял больничный, ненадолго, в те дни длинных отпусков не давали, на сколько мог, чтобы хоть как-то помочь ей.
Дня через три после возвращения Мелинды домой мы с женой поехали ее навестить. Я позвонил заранее, и Хэл сказал: хорошо, приезжайте, у Мелинды сегодня неплохой день,и она будет рада вас видеть.
– Терпеть не могу таких визитов, – заметил я Дженис, когда мы подъезжали к домику, где Мурсы прожили почти всю свою совместную жизнь.
– Никто не любит, дорогой, – ответила она и погладила меня по руке. – Мы поддержим ее, и ей станет легче.
– Я надеюсь.
Мелинду мы увидели в гостиной, она сидела в лучах не по сезону теплого октябрьского солнца, и первое, что меня поразило: она похудела килограммов на сорок. Конечно же, это было не так, если бы она настолько похудела, то вряд ли сидела бы здесь, но мой мозг так отреагировал на то, что увидели глаза. Обтянутый кожей череп, а кожа – цвета пергамента. Под глазами были темные круги. И впервые за столько лет я увидел, что она сидит в кресле-качалке без работы на коленях: ни лоскутов для одеяла, ни полосок ткани для плетения ковриков. Она просто сидела. Как в ожидании поезда.
– Мелинда, – мягко произнесла моя жена. Я думаю, она была потрясена не меньше, а скорее больше, чем я, но перенесла это стойко, как могут некоторые женщины. Она подошла к Мелинде, присела около ее кресла-качал-ки и взяла за руку. В этот момент мой взгляд упал на синий ковер перед камином. Мне пришло в голову, что он должен быть зеленоватым, потому что теперь эта ком-ната превратилась в подобие Зеленой Мили.
– Я привезла тебе чай, – сказала Джен. – Я сама его составляла. Замечательный снотворный чай. Я оста-вила его в кухне.
– Спасибо тебе, дорогая, – проговорила Мелинда. Ее голос был усталым и бесцветным.
– Как ты себя чувствуешь, дорогая? – спросила жена.
– Уже лучше, – отозвалась Мелинда безразличным скрипучим голосом, – Не так, чтобы прямо пуститься в пляс, но по крайней мере сегодня нет боли. Врачи дали мне таблетки от головной боли. Иногда они помогают.
– Это неплохо, ведь правда?
– Да, но я ничего не могу держать. Что-то случилось с моей рукой. – Она подняла ее, посмотрела на нее так, словно никогда не видела раньше, потом снова опустила себе на колени. – Что-то случилось... со мной вообще. – Она беззвучно заплакала, и я вспомнил поэтому Джона Коффи. И в моей голове снова зазвенели его слова: «Я ведь помог, правда? Я ведь помог, правда?». Как стишок, от которого никак не отвяжешься.
Вошел Хэл. Он обнял меня за плечи, и я обрадовался этому, можете мне верить, мы пошли в кухню, и он налил мне полрюмки самогона, крепко-го, свежего, только что привезенного откуда-то из села. Мы сдвинули рюмки и выпили. Напиток обжигал горло, как нефть, но ощущение в желудке было божественным. Хотя, когда Мурс протянул мне кружку, словно спрашивая, не повторить ли, я отрицательно покачал головой. Буйный Билл Уортон был избавлен от смирительных средств, по крайней мере в данный момент, – и было бы небезопасно находиться рядом с ним со слегка затуманенной алкоголем головой. Даже если нас разделяла решетка.
– Я не знаю, Пол, сколько смогу выдержать, – тихо сказал он. – По утрам к нам приходит девушка помочь мне с ней, но врачи говорят, что у нее может отказать кишечник, и тогда... тогда... – Он замолчал, сдерживая в горле рыдания, не желая плакать при мне опять.
– Постарайся сделать все, что в твоих силах. Я протянул руку через стол и быстро пожал его бессильную, в веснушках руку. – Делай это изо дня в день, а остальное предоставь Господу. Больше ты, пожалуй, ничего не можешь, так?
– Пожалуй, да. Но это так тяжело, Пол. Я молю Бога, чтобы ты никогда не узнал, как это тяжело. Сделав над собой усилие, он взял себя в руки.
– А теперь расскажи, что нового. Как вы там справляетесь с Вильямом Уортоном? И как уживаетесь с Перси Уэтмором?
Мы немного поговорили о работе, и на этом визит закончился. Позже всю дорогу домой, когда моя жена почти все время сидела рядом молча, задумчивая и с мокрыми глазами, в голове у меня прыгали слова Коффи (почти как Мистер Джинглз в камере у Делакруа): «Я ведь помог, правда?».
– Это ужасно, – в какой-то момент печально произ-несла моя жена, – И никто ничем не может ей помочь.
Я кивнул в знак согласия и подумал: «Я ведь помог, правда?». Но мысль казалась безумной, и я постарался отогнать ее.
Когда мы въезжали в свой двор, она заговорила во второй раз, но не о старом друге Мелинде, а о моей «мочевой» инфекции. Спросила, совсем ли она прошла. Я ответил, что совсем.
– Ну и отлично, – сказала она и поцеловала в заветное место над бровью. – Может, нам стоит кое-чем заняться, если, конечно, у тебя есть время и желание.
Поскольку последнего было много, да и первого хватало, я взял ее за руку и отвел в спальню, раздел ее, а она гладила ту мою часть, которая разбухла и пульсировала, но уже не болела. И когда я двигался в ее сладких глубинах медленно, как она любила – как мы оба любили, – я опять вспомнил слова Джона Коффи, что он помог, он ведь помог,правда? Как мелодия песенки, не выходящая из ума, пока не вспомнится целиком.
А еще позднее, по дороге в тюрьму, я стал думать о том, что уже очень скоро нам придется начать репетицию казни Делакруа. Это привело к мысли, что на сей раз Перси будет распорядителем, и я ощутил холодок страха. Я уговаривал себя, что нужно просто через это пройти, всего одна казнь – и мы скорее всего освободимся от Перси... но холодок остался, словно инфекция, от которой я так страдал, не прошла вовсе, а просто переместилась в другое место – из паха в затылок.
7.
– Собирайся, пошли, – сказал Брут Дэлу на следующий вечер. – Мы немного погуляем. Ты, я и Мистер Джинглз. Делакруа посмотрел на него недовер-чиво, а потом полез в коробку за мышонком. Он посадил его на ладошку и смотрел на Брута прищуренными глазами.
– О чем ты говоришь? – спросил он.
Скачать книгу [0.18 МБ]
Пирамида