— Еще не скоро, — ответил Эдди. — Пока не стемнеет. Значит, вы полагаете, что все все — просто сон, коматозный сон, как те, которые снились вам после того случая с кирпичом. Только на этот раз вас огрели дубинкой.
— Да.
— Это, как вы говорили, одно из двух. А что второе?
Лицо и голос Одетты были спокойны, но в голове у нее переплетались в безобразный клубок картины и образы, связанные с Оксфордом. Оксфорд. Как там в песне поется? Двоих пришили при полной луне, надо бы поскорей разобраться. Не совсем так, но близко к тому. Очень близко.
— Может быть, я сошла с ума, — вымолвила она.7
Первое, что пришло Эдди в голову: Вы точно, Одетта, не в своем уме, если думаете, что сошли с ума.
После недолгих раздумий он все же решил, что продолжать разговор в таком духе не стоит.
Какое-то время он молча сидел на песке возле ее коляски, подтянув колени к груди и сцепив пальцы.
— А вы, Эдди, действительно были наркоманом? И героин потребляли?
— Я и сейчас еще наркоман. Это, знаете, как алкоголизм или когда ты пристрастился к «фри бэйз». От этого просто так не избавишься. Мне говорили об этом, и я соглашался: «Да, да, правильно, верно», — но понял я только сейчас. Мне все еще нужен наркотик, и, наверное, что-то во мне всегда будет нуждаться в нем, но физически я это преодолел.
— А что такое «фри бэйз»? — спросила она.
— В ваше время такого еще не придумали. Это тот же кокаин, только особая его формула. Это примерно то же, как заменить взрывчатку атомной бомбой.
— А вы пробовали?
— Боже упаси. Я же вам говорил, я — героинщик.
— Вы совсем не похожи на наркомана.
Да уж, выглядел Эдди весьма элегантно… если отрешиться от запашка, исходившего от тела его и одежды (возможность мыться у него была, и он мылся, и одежду стирал, однако без мыла как следует не помоешься и не постираешь). Когда Роланд вошел в его жизнь, Эдди ходил коротко стриженный (с такой благообразной прической, котик, ты привлечешь меньше внимания на таможне… и чем это все обернулось? Обхохочешься! ), и хотя волосы чуть отросли, прическа по-прежнему вид имела приличный. Он брился каждое утро. Вместо бритвы он приспособил остро отточенный нож Роланда. Поначалу ручонки тряслись, но потом он наловчился. До того, как Генри загремел во Вьетнам, Эдди еще был зелен и юн и ему не было необходимости бриться, да и Генри тогда не подавал ему положительного примера, и хотя бороду он никогда не отпускал, иной раз лицо его заростало четырехдневной щетиной, и маме приходилось напоминать ему «скосить лужайку». Но когда Генри вернулся, он превратился в какого-то «бритвенного» маньяка (и не только в отношении бритья: он, например, после душа стал обрабатывать ноги специальной присыпкой, чистить зубы по три-четыре раза на дню и полоскать рот зубным эликсиром, аккуратно развешивать вещи в шкафу на плечиках) и сумел привить Эдди этот свой гигиенический фанатизм. «Лужайку косили» два раза в день: утром и вечером. Привычка эта глубоко укоренилась в Эдди, как и все остальное, чему учил его брат. Включая, само собой разумеется, и наркотики.
— Выгляжу слишком прилично? — спросил он, усмехнувшись.
— Нет, слишком белым, — резко отозвалась она и умолкла, хмуро глядя на море. Эдди тоже притих. Он не знал, как теперь вернуться к разговору.
— Простите, — сказала она наконец. — Это так некрасиво и грубо с моей стороны и так на меня не похоже.
— Да ничего, все нормально.
— Нет, не нормально. Это все равно, как белый взял бы и сказал: «Господи, в жизни бы не догадался, что вы черномазый».
— А вам нравится думать, что вы не такие предубежденные? — спросил Эдди.
— То, что мы думаем о себе, и то, что мы в действительности из себя представляем… я бы сказала, что очень редко одно с другим совпадает, но да — я считаю себя человеком не предубежденным. Так что примите мои извинения, пожалуйста, Эдди.
— Хорошо, но при одном условии.
— При каком? — она опять улыбнулась. Так хорошо. Он был доволен, что ему удалось вызвать ее улыбку.
— Попробуйте в это поверить. Вот такое условие.
— Поверить — во что? — она как будто забавлялась. Скажи таким тоном кто-то другой, Эдди бы психанул или подумал, что над ним издеваются, но она — это другое дело. В ее устах это звучало нормально. Она могла сделать все что угодно, и для него это было бы нормально.
— Что есть еще один вариант. Что все это действительно происходит. На самом деле. Я имею в виду… — Эдди откашлялся, прочищая горло. — Я не слишком силен во всей этойфилософской бодяге, ну, знаете, в этой метаморфозе или черт ее знает, как ее там называют…
— Вы хотите сказать: в метафизике?
— Может быть. Я не знаю. Да, наверное, но я твердо знаю одно: нельзя упорно не верить тому, что вам подсказывают ваши чувства. Ну ладно, допустим, вы правы и все это — сон, но если так…
— Я не сказала, что сон…
— Вы, может быть, выразились и не так, но смысл-то один, правда? Ложная реальность?
Если до этого в ее голосе и проскальзывала какая-то нотка снисходительности, то теперь ее как ни бывало:
— Может быть, Эдди, философия и метафизика не ваш конек, но в школе, наверное, вы были членом дискуссионного клуба.
— Никогда. Это занятие для гомиков, страшненьких девочек и зануд. Вроде клуба шахматистов. А что еще за «конек»?
— Ну, просто то, что вам нравится. А что за «гомики»?
Он лишь посмотрел на нее и пожал плечами:
— Голубые. Гомосексуалисты. Какая разница? Мы можем хоть целый день толковать слова. Но ни к чему это не приведет. Я пытаюсь сказать, что если все это — сон, то, можетбыть, это не я — вам, а вы мне снитесь. Может быть, это вы — плод моего разыгравшегося воображения.
Ее улыбка погасла.
— Но вы… вас никто не тюкал по голове.
— Вас тоже никто не тюкал.
Теперь от улыбки ее не осталось и следа.
— Точнее, я просто не помню, кто, — поправила она довольно резко.
— Я тоже не помню, — взорвался он. — Вы говорите, что там в Оксфорде ребята крутые. Ну и парни с таможни тоже обычно не веселятся, когда не могут найти товар, на который они уже навострились. Может быть, кто-то из них шибанул меня по башке прикладом. Может быть, я лежу сейчас где-нибудь в Бельвю, в больничной палате, и мне снитесь вы и Роланд, а они пишут объяснительную начальству, что так вот нехорошо получилось: в ходе допроса я оказал злостное сопротивление и им пришлось меня успокаивать в срочном порядке.
— Это не одно и то же.
— А почему? Потому что вы умная, активная в смысле общественном черная дама без ног, а я наркоман из Ко-Оп-Сити?
Он сказал это с улыбкой, как бы в шутку, но Одетта набросилась на него, оскорбленная:
— Прекратите меня называть черной!
Он вздохнул.
— Хорошо, но мне нужно привыкнуть.
— И вам все-таки стоило записаться в дискуссионный клуб.
— Мать твою, — сказал Эдди, и по взгляду ее он понял, что разница между ними заключается не только в цвете кожи: они разговаривали друг с другом как бы с двух островов, разделенных временем. Ничего не поделаешь. Слово не воробей. — Я не хочу с вами спорить. Я просто хочу, чтобы вы наконец поняли, что это — не сон, вот и все.
— Может быть, я и приму этот третий ваш вариант, пока… ситуация эта… не изменится так или иначе, но на одном я буду настаивать: между тем, что случилось со мною и с вами, существует огромная разница. Настолько огромная, что вы ее проглядели.
— Тогда подскажите мне.
— Ваше сознание, скажем так, непрерывно. А в моем существуют провалы. Разрывы.
— Я не понимаю.
— Я имею в виду, что мы можете вспомнить все. От точки до точки. Самолет, вторжение этого… этого… ну, его… — Она кивнула в сторону гор с явным неудовольствием. — Как вы прятали наркотики, как вас забрали таможенники и все остальное. История фантастическая, но в ней нет никаких выпадающих звеньев.
— А у меня все по-другому. Я вернулась из Оксфорда, меня встретил Эндрю, мой шофер, и привез меня домой. Я приняла ванну и собиралась ложиться спать: у меня голова разболелась ужасно, а сон — самое лучшее средство от действительно сильной боли. Но дело близилось к полуночи, и я решила сначала посмотреть новости. Кое-кого из нас отпустили, но большинство так и осталось сидеть в каталажке. Мне хотелось узнать, может быть, их уже тоже выпустили.
Я вытерлась, надела халат и пошла в гостиную. Включила телевизор. Обозреватель начал передачу с последней речи Хрущева об американских советниках во Вьетнаме. Он сказал: «У нас есть документальные кадры из…», — и вдруг все исчезло, а я оказалась на этом пляже. Вы говорите, что вы меня видели через какую-то волшебную дверь, которая теперь пропала. Что я была в универмаге «Мейси» и что-то там крала. Это само по себе просто бред, но даже если и так, я, уж наверное, стала бы красть что-нибудь посущественней, чем дешевая бижутерия. Я вообще не ношу украшений.
— Посмотрите еще разок на свои руки, Одетта, — тихо вымолвил Эдди.
Она долго смотрела на перстень с «бриллиантом» на мизинце левой руки — явно фальшивый, судя по размеру и весьма вульгарному виду, — и на здоровенный опал на среднем пальце правой, который не мог быть настоящим по той же причине.
— Это все — не на самом деле, — решительно повторила она.
— У вас, по-моему, пластинку заело! — На этот раз Эдди действительно рассердился. — Как только в вашей аккуратной истории выходит прокол, вы повторяете эту дурацкую фразу: «Это все — не на самом деле». Пора бы уже понять, Детта.
— Не называйте меня так! Я ненавижу, когда меня так называют! — завопила она так пронзительно, что Эдди невольно отпрянул.
— Простите. Боже мой! Я не знал.
— Я попала из ночи в день, из моей комнаты на какой-то пустынный пляж. Я была в халате, а сейчас я одета. Потому что на самом деле, какое-то должностное лицо с толстым пузом и красным загривком шибануло меня дубинкой по голове! И ничего больше!
— Но вы же помните, как уезжали их Оксфорда, — вполголоса вставил он.
— Ч-что? — Опять неуверенность. Или, может быть, понимание, но отказ принимать. Как и с этими кольцами.
— В таких случаях не всегда соблюдается строгая логика, — она снова терла виски. — Но сейчас, если вы не возражаете, Эдди, я бы хотела прекратить разговор. У меня опять голова разболелась. Ужасно.
— А по-моему, есть там логика или нет, все зависит от того, во что вы хотите верить. Я видел вас в «Мейси», Одетта. Я видел, как вы воровали. Вы говорите, что никогда этим не занимались, но вы еще говорили, что не носите украшений. Вы это мне говорили, хотя даже пока мы разговаривали, вы несколько раз смотрели на свои руки. С самого начала на них были кольца, но получается, вы как будто не видели их, пока я не обратил на них ваше внимание и буквально не вынудил их увидеть.
— Я не хочу говорить об этом! — закричала она. — У меня голова болит!
— Хорошо. Но вы все-таки знаете, где потеряли след времени, и это случилось не в Оксфорде.
— Оставьте меня в покое, — вяло проговорила она.
Эдди увидел, как Роланд спускается вниз со склона с двумя полными бурдюками: один обвязан вокруг пояса, другой перекинут через плечо. Выглядел он усталым.
— Я очень хочу вам помочь, Одетта, — сказал он, — но для этого, как я понимаю, мне надо быть настоящим.
Он еще постоял возле ее коляски, но она уже на него не смотрела, а, склонив голову, продолжала тереть виски.
Эдди пошел навстречу Роланду.8
— Присядь, — Эдди взял у Роланда бурдюки. — Вид у тебя измученный.
— Это точно. Я, кажется, снова заболеваю.
Эдди посмотрел на горящие щеки и лоб стрелка, на его потрескавшиеся губы и кивнул:
— Я надеялся, что все обойдется, но если честно, я вовсе не удивляюсь, дружище. Курс лечения ты не прошел. Балазаровского «кефлекса» явно мало.
— Я тебя не понимаю.
— Чтобы полностью подавить инфекцию, нужно принять определенную дозу пенициллина. А ты просто ее приглушил. Прошло несколько дней, и она вылезла снова. Нам нужно побольше лекарств, но двери нет, и взять их неоткуда. Придется тебе пока как-нибудь продержаться. — А про себя Эдди подумал еще, что Одетта — безногая, а за водою приходится ходить все дальше и дальше. Удобное времечко выбрал Роланд, чтобы опять разболеться. Специально будешь хотеть — не придумаешь хуже. Если, конечно, очень постараться…
— Мне нужно сказать тебе кое-то про Одетту.
— Ее так зовут?
— Угу.
— Красивое имя, — заметил стрелок.
— Да, мне тоже так кажется. Имя приятное. Неприятно другое: что она думает о своем пребывании здесь. Она думает, что ее здесь нет.
— Я знаю. И меня она недолюбливает, я прав?
В самую точку попал, — подумал Эдди. Однако это ей не мешает считать, что ты — сплошная галлюцинация. Но вслух он этого не сказал, только кивнул.
— И я, кажется, знаю причину, — продолжал стрелок. — Дело в том, что она не та женщина, которую я сюда затащил. Совсем не та.
Эдди вытаращил глаза, а потом вдруг кивнул в возбуждении. Это размытое отражение в зеркале… искаженное злобой лицо… старина Роланд прав. Боже правый, он прав! То была не Одетта.
Но тут он вспомнил руки, которые небрежно перебирали шарфы и косынки, а потом так же небрежно принялись запихивать в сумочку дешевую бижутерию — впечатление складывалось такое, что ей хотелось, чтобы ее поймали за кражей.
И кольца на пальцах были.
Те же самые кольца.
Но это еще не значит, что те же самые руки, — вдруг осенило его, но уже через пару секунд его возбуждение спало. Он хорошо разглядел ее руки. Те же самые руки: тонкие, нежные, с длинными пальцами.
— Нет, — подытожил стрелок. — Это не она.
Глаза его пристально изучали Эдди.
— Ее руки…
— Послушай, — не дал ему договорить Роланд. — И слушай очень внимательно. Сейчас от этого может зависеть жизнь и твоя, и моя: моя — потому что я снова заболеваю, твоя — потому что ты в нее влюбился.
Скачать книгу [0.21 МБ]
Пирамида
