Он и этого не знал. Но был теперь уверен в том, что эти сегодняшние воробьи были лишь частицей всех возможных в этом мире воробьев. Может быть, просто мельчайшей их частицей.
«Никогда снова, – подумал он. – Пожалуйста – никогда».
Но сам же Тад подозревал, что его желания здесь не играют особой роли. Это был настоящий ужас, он коснулся одной из сторон какого-то страшного паранормального таланта в себе самом, но не умел управлять им. Да и сама мысль об управлении такими вещами казалась шуткой.
И он полагал, что еще до того, как все здесь для него закончится, они снова возвратятся.
Тад содрогнулся и пошел обратно в дом. Он проскользнул внутрь, словно грабитель, закрыл дверь и разобрал дрожащими руками постель. Перед тем как лечь, Тад принял еще перкодан, запив пилюлю водой из кухонного крана.
Лиз спала, когда Тад лег рядом с ней. Через некоторое время он забылся на какие-то три часа неспокойным и каким-то судорожным сном с кошмарными видениями, кружащимися вокруг него, но до которых он никак не мог добраться.
19.СТАРК ДЕЛАЕТ ПОКУПКУ.
Пробуждение не походило на обычное. Он вообще всегда был словно во сне, переходя от одного видения в другому. Этот сон был ночным кошмаром.
Он медленно просыпался, зная, что он фактически и не спал. Каким-то образом Тад Бомонт сумел внушить ему эти мысли, сумел подавить его волю, ненадолго. Сказал ли он какие-то вещи, открыл что-нибудь пока Тад Бомонт контролировал его сознание? У него было такое ощущение, что он мог это сделать... но он также знал, что Тад не сможет узнать, как интерпретировать все это и как отличить то важное от того второстепенного, что он сумел выяснить.
Он также проснулся от боли.
Он снимал двухкомнатную «площадь» в Ист Виллидже, как раз у авеню "В". Когда он открыл глаза, то обнаружил, что сидит у покатого кухонного стола с открытой записной книжкой перед собой. Струйка яркой крови стекала по клеенке на столе и здесь не было ничего удивительного, потому что ручка «Бик» торчала, воткнувшись в тыльную сторону его правой руки.
Теперь сон начал вспоминаться.
Тот сон был о том, как ему удалось вышвырнуть Бомонта из своего сознания, о единственном способе, которым он сумел пробить ту трусливую дерьмовую завесу, которую как-то воздвигли между ними. Трусливую? Да. Но также и лукавую, и ему не следует забывать об этом. В самом деле, не следует.
Старк неясно ощущал свои ночные видения о том, что Тад был с ним, в его постели – они беседовали друг с другом, шептались и сперва это показалось удивительно приятным и удобным – как беседовать со своим братом после того, как свет уже выключен.
Но ведь они занимались не только разговором?
Они не просто разговаривали, а обменивались секретами, или, вернее, Тад задавал вопросы, а Старк должен был отвечать. Отвечать было приятно и удобно. Но было также и тревожно. Сперва тревогу вызвали птицы – почему Тад спросил о них? Никаких птиц не было. Один раз, может быть... давно, очень давно... но не более. Это было просто игра ума, пробная попытка расколоть Старка. Затем, понемногу, его чувство тревоги начало все более н более пробуждаться под воздействием очень сильно развитого инстинктасамосохранения – это чувство росло и ощущалось все острее, пока Старк пытался проснуться. Он чувствовал себя так, словно его погружают в воду и тащат ко дну...
Поэтому, все еще полусонный Старк пошел на кухню, открыл записную книжку и вынул шариковую ручку. Тад никогда не писал такими, почему же он ею пользуется? Ведь он же сам пишет другими, когда находится в пяти сотнях миль отсюда. Ручка, конечно, не годится, но придется ею воспользоваться. Для нынешнего случая.
«Распадаюсь НА ЧАСТИ» – наблюдал Старк за собой, как он выводит эту строку, и он вдруг ощутил себя совсем близко от магического зеркала, отделяющего сон от пробуждения, он стал бороться за то, чтобы вложить в эту писанину свои собственные мысли, свою волю, но это было трудно, о Бог мой, добрый Христос, это было чертовски тяжело.
Он купил ручку «Бик» и полдюжины записных книжек в магазине канцелярских товаров сразу же по приезде в Нью-Йорк, еще даже до того как снял эту «площадь». В магазине были и карандаши «Бэрол», и Старку хотелось купить их, но он не стал этого делать. Потому что, чем бы разум не заставлял двигаться эти карандаши, они должны находиться в руке Тада Бомонта, и он не знал, не разрушит ли таким образом связь между ними. Поэтому он и взял вместо карандашей ручку.
Если бы он мог писать, писать по собственной воле, все было бы в порядке и ему не понадобилось бы создавать этот несчастный образ в Мэне. Но ручка не подчинялась ему.Как бы он ни пытался, она выводила на бумаге только его собственное имя. Он писал его снова и снова: «Джордж Старк, Джордж Старк, Джордж Старк», – пока не перешел в конце листа на какие-то каракули, более всего напоминающие неуклюжие и неумелые попытки дошкольника что-то написать.
Вчера он зашел в районный филиал Нью-Йоркской публичной библиотеки и заказал один час компьютерного времени на IBM в комнате для записей. Этот час длился, казалось, почти тысячу лет. Он сидел в кабинке, огороженной с трех сторон, пальцы бегали по клавиатуре и печатали его имя, причем тогда – только прописными буквами: «ДЖОРДЖ СТАРК, ДЖОРДЖ СТАРК, ДЖОРДЖ СТАРК».
«Прекрати! – крикнул он самому себе. – Печатай что-то другое, что-нибудь еще, но перестань!»
И он попытался. Он перешел на другие клавиши, а затем прочитал свою новую фразу: «Быстрая рыжая лиса прыгает через ленивую собаку».
Но когда он взглянул на распечатку из машины, он прочел там вместо только своего имени из двух слов следующее: «Летчик Джордж Старк летит, сверкая поверх звездной абсолютности».
Он почувствовал желание разнести компьютер и печатающее устройство на мелкие части, расплющивая и раскалывая лица и спины всех окружающих его здесь олухов: раз ужон не может ничего создать, то пусть хотя бы уничтожит все вокруг!
Но вместо этого, Старк взял себя в руки и вышел из библиотеки, скомкал лист сильными пальцами и швырнул его в мусорную корзину на тротуаре. Он вспомнил сейчас, держаручку в руке, ту полную слепую ярость, которую ощутил, выяснив, что без Тада Бомонта он не может написать ничего, кроме собственного имени.
И страх.
Панику.
Но ведь он все еще имел Бомонта? Бомонт... но, может быть, Бомонт как раз и существует для того, чтобы преподнести ему один огромный сюрприз, и не самый лучший.
«Теряешь», – написал Старк, и, Бог мой, он не должен ничего более сказать Таду – то, что он уже написал, было достаточно плохо. Старк сделал еще одну попытку установить контроль над своей предательской рукой. Проснуться.
«Необходимую СВЯЗЬ», – написала его рука, и вдруг Старк увидел самого себя, протыкающего Бомонта ручкой. Старк подумал: «И я ведь могу это сделать, а ты – вряд ли, Тад. Потому что, когда дело действительно дойдет до этого, ты всего лишь большой глоток молока, ведь так? А когда меня пытаются прижать к стенке... я могу это устроить –тебе, недоноску. Сейчас настало время проучить тебя, я полагаю».
Затем, словно сон внутри сна, часть самосознания и самообладания Старка вернулась к нему. В этот триумфальный момент разрыва оков, навязанных ему Бомонтом, он успел направить ручку... и наконец ощутил способность писать ею то, что ему хочется.
Какой-то миг – очень краткий – у него было ощущение сразу двух рук, держащих два пишущих инструмента. Чувство было слишком ясным и реальным, чтобы быть чем-нибудь иным.
«Там нет птиц», – написал Старк – это было первое осознанное предложение, которое когда-либо он лично написал в своем нынешнем физическом облике. Ему было ужасно трудно писать, для этого понадобились почти сверхъестественные усилия. Но раз слова были написаны, он почувствовал усиление своей власти. Хватка той, чужой и неизвестной руки, заметно ослабла, и Старк зажал ее сверху своей собственной беспощадной и не знающей сомнений рукою.
«Немножко подергаешься, – подумал он. – Посмотрим, как тебе это понравится».
И намного быстрее и с еще большим удовлетворением, чем при самом мощном оргазме, Старк написал: ТАМ НЕТ ЧЕРТОВЫХ ПТИЦ. Ох ты, сукин сын, вылезай из моей ГОЛОВЫ!"
Затем, не задумываясь даже об этом – иначе можно было вызвать фатальное сомнение – он резко взмахнул ручкой, проведя короткую дугу в воздухе. Металлический наконечник воткнулся ему в правую руку... и за сотни миль отсюда к северу он мог ощутить как наконечник карандаша «Бэрол» воткнулся Таду Бомонту в левую руку.
Это было тогда, когда он проснулся – когда они оба проснулись, – на самом деле.
Боль, была резкой и сильной – но также и освобождающей. Старк вскрикнул, поворачивая свою голову к пораненной руке, но этот крик был также криком радости и освобождения, а не только криком Боли.
Он чувствовал, как и Тад заглушает свой возглас боли в кабинете в Мэне. Однако все же полной ликвидации установленных Тадом с ним связей не произошло. Старк это чувствовал, почти видел. Какой-то червь поселился в его сознании, и эта штука ворочалась и не давала ему покоя. Он вдруг стал чувствовать боль Тада и слышать его крик. И он ничего не мог сделать, чтоб хотя бы заглушить этот крик.
Затем Старк подумал, не стоит ли воспользоваться еще одним карандашом из кувшина Тада. На этот раз его можно направить либо в глаз Таду, либо в ухо, чтобы он прошел через голову и достал мозг Тада. Это было бы чертовски приятно.
Но Старк одумался. Ему не нужен мертвый Бомонт.
По крайней мере, не сейчас еще.
Пока что Бомонт не научит его, как ему жить самому, своим умом.
Старк медленно разжал свой кулак, и пока он это делал, он почувствовал, что и тот кулак, которым он сжал саму жизнь Тада – кулак сознания, который работал не менее быстро и безжалостно, чем его физический двойник – тоже раскрылся. Он ощутил, как стонет и распрямляется сознание Бомонта.
Только на время, – прошептал Старк и занялся повседневными делами. Он выдернул левой рукой ручку из своей правой и швырнул ее в мусорное ведро.
У Старка стояла бутылка «Гленливета» на посудомойке из нержавеющей стали. Он взял ее и отправился в ванную. Кровь капала из раны на его правой руке, оставляя красные точки на рваном и поломанном линолеуме. Рана была абсолютно круглой и находилась повыше третьих фаланг пальцев. Пятно от черной пасты растеклось по краям и напоминало следы пороха на огнестрельной ране. Он проверил руку. Пальцы работали... но боль стала слишком резкой.
Старк включил 60-ваттовую лампу без колпака, висевшую в ванне. Он прижал бутылку виски к себе правым предплечьем, с тем чтобы открыть ее левой рукой. Интересно, делалли то же самое Бомонт у себя в Мэне. Старк сомневался в этом. Он вообще сомневался, что у Тада хватит мужества самому продезинфицировать рану. Сейчас он, наверное, уже держит путь в госпиталь.
Старк плеснул виски на рану, и острая боль прошла вверх по всей руке до плеча. Он увидел, как пузырится виски в ране и прижал свое лицо вбок, уткнувшись в предплечье, чтобы заглушить невольный стон.
Он сомневался, отойдет ли эта жестокая боль когда-нибудь от него, но, наконец, она стала понемногу утихать.
Старк попытался поставить бутылку на полку под зеркалом. Его руки, однако, слишком дрожали для этой операции, что лишало ее почти всех шансов на успех. Поэтому Старк поставил бутылку на пол в ванной. На какую-то минуту он ощутил большое желание винить.
Он поднял раненую руку к свету и осмотрел ее более внимательно. Треклятая ручка почти проткнула ладонь. Может быть, у Бомонта дело обстоит несколько лучше.
Он всегда мог надеяться.
Он опустил руку под струю холодной воды, стараясь чтобы она попадала точно в рану. Губы Старка побелели от боли, рука онемела от холода – но так было все же лучше. Онзаставил себя продержать руку под струей целых три минуты. Затем он снова повернул ладонь раной кверху и стал осматривать ее при ярком освещении.
Рана теперь стала затягиваться. Его тело, казалось, имело необычайные силы для заживления, и это выглядело забавным, поскольку в это же время оно распадалось на части. Теряем связь, писал он. А это кое-что означает.
Старк открыл аптечку. Там было много всяких вещей: опасные бритвы, несколько губок, баночки с гримом и тюбики с косметикой, зубная паста, банка аспирина. Но не было пластырей. Пластыри, как и копы, подумал Старк, – никогда не попадаются, когда в них действительно есть нужда. Но, впрочем, все нормально. Он вряд ли занес какую-то инфекцию в рану, он вообще имеет иммунитет ко всякой заразе. Он даже счел это забавным.
Он открыл банку аспирина при помощи зубов, сняв крышки, высыпал несколько таблеток на стол, взял их здоровой рукой и отправил в рот. Затем взял открытую бутылку виски и запил аспирин. Лекарство попало в желудок и вызвало там приятное ощущение тепла.
Старк прошел в спальню и открыл верхний ящик в бюро, лучшие дни которого остались в прошлом. Бюро и древняя софа были единственными представителями семейства мебели в этой комнате.
Е верхнем ящике хранились немногие вещи из гардероба Старка: три пары трусов-плавок, две пары носок в фирменной упаковке, пара джинсов «Левис» и сорочка. Старк сжалкулак раненой руки. Из раны выступило немного капель виски и лишь одна капелька крови. Очень хорошо. Просто чрезвычайно.
А смог бы Бомонт сделать что-либо болезненное для себя? – подумалось Старку. Он в это не очень-то мог поверить. Но и проверять специально не стоило. Он обещал дать Таду неделю на размышления и начало работы над новым их романом. Сейчас у Старка почти нет сомнений, что Тад не станет этим заниматься, но все же нужно подождать до конца срока, как он сам ему это и обещал.
Ведь Старк человек слова, кроме всего прочего.
Бомонту, возможно, необходимо какое-то небольшое, но вдохновение. Для этого хорошо бы как следует припугнуть его детьми. Но это можно пока отложить. Сейчас он подождет... и пока не отправится на север. Проблем нет. У Старка есть свой собственный автомобиль – черный «Торнадо». Он в гараже, но это не значит, что он всегда должен стоять там. Он может уехать из Нью-Йорка завтра утром. Но сперва он должен сделать здесь покупку... и прямо сейчас он займется косметикой в ванной.
Он вытащил небольшие кувшинчики с тоновым составом, пудру, губки. Сделал еще один глоток виски перед началом действий по преображению своего лица, уже слишком известного полиции. Руки были твердыми, хотя правая и болела. Но Старка это не очень огорчало: если у него немного болит, то у Бомонта просто должна быть мучительная боль.
Он осмотрел свое лицо в зеркале, приклеил кусок искусственной кожи под левый глаз, а затем присобачил другую нашлепку в углу рта. «Теряем связь», – пробормотал он, и это было, действительно, полной правдой.
Когда Старк впервые увидел свое лицо – вылезая из могилы на кладбище Хоумленд, он заглянул в небольшую лужицу, ярко освещенную луной, – он был очень удовлетворен. Все было как в тех снах и видениях, которые он посылал в сознание Бомонта. Он увидел весьма красивого мужчину, но с чертами широкими и несколько грубоватыми, чтобы привлекать к себе излишнее внимание. Иначе женщины могли бы оборачиваться, чтобы рассмотреть его получше со второго взгляда. Абсолютно незапоминающиеся лица (если таковые существуют) могут все же привлекать внимание именно тем, что в них нет ни одной черточки, на которой мог бы остановиться взгляд постороннего наблюдателя – и это тоже нехорошо. На лице Старка сразу же обращали на себя внимание дивные глаза голубого цвета... и загар, который мог бы показаться необычным для блондина – и это было все! И только! Если свидетели напрягали память, то называли еще его широкие плечи – но мало ли на земле широкоплечих мужчин?
А сейчас все изменилось. Сейчас лицо действительно стало странным... и если он не начнет снова писать, оно станет не только странным. Оно превратится в гротескное.
«Теряем связь, – подумал Старк опять. – Но ты собираешься это остановить, Тад. Когда ты начнешь роман о бронированном автомобиле, во мне произойдет что-то противоположное нынешнему состоянию. Я не знаю, почему, но я действительно твердо в этом уверен».
Всего две недели тому назад он впервые увидел себя в той лужице, а за это время его лицо сильно и постоянно дегенерировало. Эти изменения сначала были очень мелкими, настолько мелкими, что сперва Старк пытался убедить себя, что это всего лишь его воображение – но затем они стали все ускоряться, и ему уже трудно было не признать правду. Если бы пришлось сопоставить две фотографии Старка с перерывом в эти две недели, то можно было бы подумать, что он подвергся какому-то мощному радиационному облучению или химическому воздействию. Джордж Старк, казалось, попал под какой-то страшный эксперимент по проведению распада всех его мягких тканей.
Гусиные лапки вокруг его глаз, обычные отметки для средних лет мужчины, теперь превратились в глубокие борозды. Его веки сморщились и приобрели текстуру крокодильей кожи. Его щеки впали, а также стали все более растрескиваться. Белки глаз покраснели, что придавало ему вид забулдыги со страдальческим взглядом, спрашивающим, непора ли уже выпить. Глубокие борозды и складки прошли от углов его рта до подбородка, придавая рту необычайно мрачные очертания. Его светлые волосы, тонкие изначально, теперь совсем утончились и стремительно выпадали, обнажая кожу на затылке. На коже рук выступили желтые пятна.
Он все это должен был терпеть без особых попыток бороться с внешними изменениями. Он только выглядел старым, а вообще-то старость – не самое страшное. Его сила казалась неиссякаемой. К тому же существовала непоколебимая уверенность, что как только он и Бомонт начнут снова писать – снова как Джордж Старк – процесс старения пойдет вспять.
Но сейчас его зубы выпадали из десен. И появились язвы.
Первую из них он обнаружил три дня тому назад внутри правого локтевого сгиба – красную отметину, окаймленную белой омертвелой кожей. Он вспомнил пеллагру, эпидемии которой случались на дальнем юге еще в 1960-х годах. Позавчера он нашел еще одну, на этот раз на шее, ниже левого уха. А вчера еще две, одну – на груди, другую – пониже пупка.
А сегодня впервые язва появилась и на лице – на правом виске.
Они не болели. Было лишь непреодолимое желание их чесать – и все. Может быть, только пока, когда чувствительность еще не пропала. Но язвы увеличивались в размерах. Правый локоть опух и достиг своей красноватой границей уже середины плеча. Он один раз попытался расчесать одну из таких язв – и ужаснулся. Кожа и мясо стали легко отваливаться. Полилась смесь крови и желтого гноя, запах которого было почти невозможно вынести. Хотя никакой инфекции не было и не могло быть. Более всего это напоминало испарения гнили.
Глядя на него сейчас, любой – даже опытный врач – вероятнее всего предположил бы меланому, вызванную большой дозой радиации.
Но все же язвы не столь уж сильно беспокоили его. Он предполагал, что они будут расти и в количестве, и в площади, соединяться друг с другом и в конце концов съедят его заживо... если он это им позволит. Но он не собирался позволять им сделать это. Однако он не мог заменить себе лицо, обезображивающееся ежедневно во все возрастающей степени. Поэтому нужен грим.
Он очень тщательно наложил жидкую основу, при помощи одной из губок от щек до висков, особенно тщательно закрывая язву на виске и ту, новую, которая начала пробиваться на левой щеке. Старк никогда не думал, что ему придется размалевывать себя, словно актеру из телевизионной мыльной оперы или гостю знаменитого шоумена Донахью. Но все, что могло прикрыть язвы, должно было использоваться без раздумий. К тому же немного выручал и оставшийся на лице загар. Если он будет находиться в полумраке или под искусственным освещением, их пока еще очень трудно, если это вообще возможно, заметить. Так он надеялся. Ему также нельзя было находиться под естественным освещением по другим причинам. Он подозревал, что прямые солнечные лучи ускоряют те разрушительные химические реакции в его организме, которые все более и более дают осебе знать. Это было почти так, словно он превращается в вампира. Но это не так уж и опасно; в некотором смысле, он всегда им и являлся. И кроме того – я ночной человек, всегда был таким – уж такая у меня натура.
Это заставило его улыбнуться, а улыбка показала зубы, торчащие, как клыки.
Он закрыл баночки с тоном и начал пудриться. «Я могу издавать запах, – подумал Старк, – и весьма скоро люди будут чувствовать мое приближение – тяжелый неприятный запах гниющего мяса, побывавшего целый день под солнцем. Это нехорошо, друзья и милые сердца. Это совсем нехорошо».
– Ты будешь писать, Тад, – сказал Старк, глядя на себя в зеркало. – Но при удаче, тебе этим долго не придется заниматься.
Он улыбнулся еще шире и показал передний зуб, темный и мертвый.
– Я быстро научусь.
В половину одиннадцатого на следующий день высокий широкоплечий мужчина в наглухо застегнутой рубашке, синих джинсах и огромных солнцезащитных очках купил у продавца канцтоваров на Хоустон-стрит три коробки черных карандашей «Бэрол блэк бьюти». На человеке было много грима и косметики, заметил продавец, – вероятно, остались после веселого мальчишника в одном из баров поблизости. А издаваемый этим покупателем запах напоминал о парфюмерной лавке, словно покупатель выкупался в одеколоне «Инглиш лэзер». Но даже одеколон не мог скрыть то печальное обстоятельство, что широкоплечий пижон пахнул мерзко. Продавец подумал вскользь – очень вскользь – о том, чтобы сострить на эту тему, но затем подумал еще раз. Пижон пахнул скверно, но выглядел мощным. Да и вся их торговая операция была удивительно простой. Это ведь карандаши, а не «Роллс-Ройс».
Лучше всего не связываться.
Старк сделал короткую остановку на обратном пути из магазина канцтоваров. Ему удалось очень быстро забрать из своей «площадки» на Ист-Виллидж те немногие нужные ему принадлежности и упаковать их в рюкзак, купленный еще в первый день его появления в Нью-Йорке. Вообще-то если бы не бутылка шотландского виски, он бы еще подумал, стоит ли вообще заходить сюда.
Поднимаясь по наружной лестнице дома, он не заметил тельца трех мертвых воробьев, мимо которых проходил в это время.
Он уходил из дома пешком... но шел не очень долго. Он давно обнаружил, что целеустремленный человек всегда найдет транспорт, если тот действительно ему требуется.
20.ЧЕРЕЗ КРАЙНЮЮ ЧЕРТУ.
День, которым кончалась неделя милосердия для Тада Бомонта, больше напоминал позднеиюльский, чем середину июня. Тад ехал свои восемнадцать миль до университета штата Мэн под небом цвета дымчатого хрома, воздушный кондиционер «Субурбана» работал на всю мощность. За машиной Тада упорно держался темно-коричневый «Плимут». Он не подходил больше, чем на два корпуса, но и не отставал дольше, чем на пять. Он редко позволял какой-либо машине втиснуться между «Субурбаном» и собой; однажды на перекрестке около школьной зоны в Виази некий водитель попытался это нагло сделать, но «Плимут» легко его тут же обошел. Если бы не эта удивительная простота и легкость в обращении с рулем, то охранник Тада просто бы нажал синюю кнопку на приборной шкале в автомобиле. И несколько мигающих огоньков на крыше «Плимута» успокоили бы любого не понимающего правила поведения олуха.
Тад управлял в основном только правой рукой, используя левую лишь в случаях абсолютной необходимости. Рука сейчас была намного лучше, но по-прежнему дьявольски болела при любом его неосторожном или слишком резком движении. Он не раз ловил себя на подсчитывании тех последних минут последнего часа до срока, когда ему можно будет принять очередную пилюлю перкодана.
Лиз не хотела, чтобы он ехал в университет сегодня, да и охранники тоже разделяли ее мнение. Для них мотив был прост: им не хотелось дробить свою охранную команду. Что касается Лиз, то ее мотивы были куда сложнее. Она ссылалась на его рану руки, которая могла снова открыться при работе с рулем, как она на словах очень опасалась. Но то, что было в ее глазах, говорило совсем о другом. Там был Джордж Старк, в ее глазах.
– Какого черта ты забыл там, что тебе нужно там делать сегодня? – этот вопрос постоянно срывался с ее губ – и Тад самому себе должен был на него также ответить. Семестр окончился, а он не преподавал на летних курсах переподготовки. Наконец, он решил остановиться на дополнительном курсе для студентов-отличников.
Шестьдесят студентов подали заявки на поступление на этот курс по писательскому творчеству. Это было вдвое больше, чем в прошлогодний осенний семестр, но даже эти студенты не подозревали, что занудливый Тад Бомонт и развязный Джордж Старк – одно и то же лицо, примелькавшееся всем преподавателям и студентам факультета английского языка.
Поэтому Тад решил сказать Лиз, что желает просмотреть все заявки и сократить число слушателей с шестидесяти до пятнадцати максимум, который он может взять в обучение (и то, видимо, на четырнадцать человек больше, чем то количество студентов, которое он реально мог чему-то обучать).
Она, конечно, поинтересовалась, почему это дело нельзя отложить хотя бы до июля и напомнила ему (тоже, конечно), что в прошлом году он занимался тем же делом в середине августа. Тут он сослался на удвоение числа заявок, а также очень тонко заметил, что не хочет, чтобы его летняя лень превратилась в дурную привычку.
Наконец она прекратила протестовать – не потому, что его аргументы были убедительными для Лиз, как и сам Тад ясно осознавал, а потому, что ей ясно стало видно, что он решил уехать, не важно, кто и что ему бы не говорил противоположное. Да она и сама понимала, что рано или поздно, но им придется выходить из своего добровольного заточения – скрываться в доме, пока кто-то убьет или схватит Джорджа Старка, было не очень приятным выбором. Но ее глаза были по-прежнему полны беспомощного и вопрошающего страха.
Тад поцеловал ее и близнецов, а затем быстро укатил. Она выглядела так, словно вот-вот заплачет, и если бы он находился еще дома, ему пришлось бы остаться там.
Конечно, на самом деле причиной служили не студенческие заявки.
Скачать книгу [0.24 МБ]
Пирамида