— Давай, рассказывай, — сказала Рози.
— Отец мой был священником методистской церкви в Бейкерсфилде, — начала Синтия. — В маленьком городке Бейкерсфилд в штате Калифорния, я оттуда родом. Мы жили в пасторате, и в маленьком зале для встреч на первом этаже висело несколько старых картин. Портреты президентов, пейзажи, натюрморты с цветами, собаки. Ну да они, впрочем, не важны. Их попросту вешали, чтобы стены не казались слишком голыми.
Рози кивнула, вспоминая картины, которые окружали ее в пыльном ломбарде «Либерти-Сити» — изображавшие гондолы в Венеции, фрукты в вазе, собак и лис. Точно, эти предметы вешают на стены, чтобы те не выглядели слишком голыми. Рты без языков.
— Но там была одна… которая называлась… — Она нахмурилась, сосредоточенно копаясь в памяти. — Если не ошибаюсь, она называлась «Де Сото смотрит на запад». На нейбыл изображен мужчины в шляпе, похожей на тарелку, окруженный группой индейцев. Он стоял на скале и смотрел через вытянувшийся на многие мили лес на
огромную реку. Миссисипи, наверное. Только дело в том… понимаете…
Она окинула их растерянным взглядом. Ее щеки порозовели еще сильнее, улыбка исчезла. Неуклюжая повязка над ухом казалась очень белой, бросалась в глаза, словно необычное устройство, и Рози успела удивленно подумать — далеко не в первый раз со дня своего появления в «Дочерях и сестрах», — что мужчины почему-то бывают очень жестокими. Почему так происходит? Что с ними? Им чего-то не хватает или же в них с рождения есть нечто неправильное, выходящее из строя, как некачественная плата в компьютере?
— Продолжайте, Синтия, — сказала Анна. — Мы не будем смеяться. Правда же?
Женщины согласно закивали головами. Синтия соединила руки за спиной, как школьница, которую вызвали к доске прочитать перед всем классом выученное наизусть стихотворение.
— Значит, так, — заговорила она непривычно тихим голосом. — Мне казалось, что рекадвижется,и я не могла смотреть на картину спокойно. Картина висела в комнате, где отец проводил вечером по четвергам библейские чтения для учеников местной школы, и я заходила туда, иногда садилась напротив картины и глядела на нее. Могла смотреть не отрываясь час, а то ибольше,как в телевизор. Смотрела на реку, которая двигалась, или сидела, ожидая,когдаона двинется. Мне было дет восемь или девять. Ага! Я точно помню, что думала: если река движется, то рано или поздно по ней проплывет плот или лодка, или каноэ с индейцами, и тогда я узнаю наверняка. А потом я вошла однажды в комнату, а картины нет. Наверное, мать заглянула ненароком, увидела, как я сижу, словно мумия, перед картиной, и, знаете…
— …встревожилась и сняла ее, — подсказала Робин.
— Да. Скорее всего, выкинула ее на свалку, — добавила Синтия. — Я была тогда совсем маленькой. Но твоя картина, Рози, напомнила мне о той. Пэм внимательно изучала полотно.
— Да, — произнесла она, — неудивительно. Мне кажется, я вижу, как женщина дышит.
Они все дружно рассмеялись, и Рози засмеялась вместе с ними.
— Да нет, дело не вэтом, — сказала Синтия. — Она просто… немножко старомодная… как картина в школьном актовом зале… и бледная. Если не считать платья и грозовых туч, все краски бледные,посмотрите. И на моей картине «Де Сото» все было бледным, кроме реки. А река яркого серебристого цвета. Когда я смотрела на картину, то в конце концов переставала замечать все остальное и видела только реку.
— Расскажи нам про работу, — повернулась к Рози Герт. — Кажется, ты упомянула о работе?
— Выкладывай все, — потребовала Пэм.
— Да, — поддержала ее Анна, — расскажите нам все, а затем я хотела бы несколько минут поговорить с вами в моем кабинете.
— Это… то, чего я так ждала?
Анна улыбнулась:
— Думаю, что да.8
— Это одна из лучших комнат, значащихся в нашем списке, и я надеюсь, вам она понравится не меньше, чем мне, — сказала Анна. На краю ее письменного стола опасно зависла стопка листовок, объявлявших о предстоящем летнем пикнике и концерте «Дочерей и сестер», мероприятии, которое устраивалось в некоторой степени для Сбора средств, в некоторой для создания благоприятного имиджа организации в глазах общественности, а вообще-то представляло собой небольшой праздник. Анна взяла одну листовку,перевернула ее чистой стороной и набросала примерный план. — Вот здесь кухня, здесь откидная кровать, тут небольшая жилая зона. Вот ванная. Не могу сказать, что в ней очень просторно, сидя на унитазе, вам придется вытягивать ноги прямо под душ, но это ваша комната.
— Да, — пробормотала едва слышно Рози. — Моя.
В нее снова начало прокрадываться чувство, которого она не испытывала уже несколько недель, — словно все происходящее не более чем сон, и в любую секунду она можетопять проснуться рядом с Норманом.
— Вид из окна замечательный — не Лейк-драйв, конечно же, но парк Брайант весьма привлекателен, особенно в летнее время. Второй этаж. Район немножко сдал в восьмидесятые годы, но постепенно приходит в себя.
— Вы так хорошо рассказываете, будто сами там жили, — вставила Рози.
Анна пожала плечами — изящный, красивый жест, — нарисовала перед дверью комнаты коридор, затем лестницу. Она рисовала просто, без прикрас, с экономностью профессионального чертежника, и говорила, не поднимая головы.
— Я бывала там не раз и не два, но вы, наверное, не это имеете в виду.
— Да.
— Часть моей души отправляется с каждой женщиной, когда та уходит. Я полагаю, это звучит до противного возвышенно, но мне все равно. Это правда, и это главное. Что скажете?
Рози порывисто обняла ее и мгновенно пожалела о своей несдержанности, почувствовав, как напряглась Анна.
«Не следовало мне этого делать, — подумала она, отступая. — Я же знала».
Она действительно знала. Анна Стивенсон добра, верно, и внутренне Рози не сомневалась в ее доброте — в определенном смысле даже святости, — однако не надо забывать и про странное высокомерие и самодовольство; к тому же Рози успела понять, что Анна не терпит, когда люди вторгаются в ее личное пространство. И очень не любит, когда к ней прикасаются.
— Простите, пожалуйста, — произнесла она тихо, отступая.
— Не глупите, — коротко бросила Анна. — Так что вы скажете?
— Я в восторге.
Анна улыбнулась, и возникшая между ними небольшая неловкость осталась позади. Она нарисовала крестик на стене жилой зоны возле крошечного прямоугольника, обозначавшего единственное окно комнаты.
— Ваша новая картина… клянусь, вы решите повесить ее именно здесь.
— Мне тоже так кажется.
Анна положила карандаш на стол.
— Я счастлива, что имею возможность помочь вам, Рози, и очень рада, что вы оказались у нас. Эй, у вас все потекло.
В очередной раз Анна протянула ей салфетку «Клинекс», и Рози подумала, что это, наверное, не та коробка, из которой Анна доставала салфетку в день первого интервью вкабинете. У нее создалось впечатление, что запасы салфеток Анне приходится пополнять очень часто. Рози взяла салфетку и утерла глаза.
— Знаете, вы спасли мне жизнь, — сказала она хрипловатым голосом. — Вы спасли мне жизнь, и я никогда, никогда этого не забуду.
— Лестно, но далеко от истины, — парировала Анна своим сухим спокойным голосом. — Говорить о том, что я спасла вам жизнь, было бы точно так же ошибочно, как утверждать, что Синтия уложила на лопатки Герт в спортивном зале. Вы сами спасли себе жизнь, воспользовавшись предоставившейся возможностью и покинув человека, который делал вам больно.
— И все же спасибо огромное. Хотя бы за то, что я здесь.
— Не стоит благодарностей, — ответила Анна, и в единственный раз за весь срок пребывания в «Дочерях и сестрах» Рози стала свидетелем появившихся на глазах Анны Стивенсон слез. С мягкой улыбкой она протянула коробку с салфетками назад хозяйке кабинета.
— Вот, — сказала она. — Похоже, у вас в глазах тоже образовалась маленькая течь.
Анна рассмеялась, вытерла глаза и бросила салфетку в мусорную корзину.
— Ненавижу слезы. Это моя личная тайна, которую я храню от всех. Время от времени мне кажется, что я справилась со своим недостатком, что теперь ужточноя от него избавилась. А потом все происходит снова. Примерно то же самое я чувствую в отношении мужчин.
На короткое мгновение в памяти Рози всплыли ореховые глаза Билла Штайнера.
Анна снова взяла карандаш и быстро нацарапала что-то под схематичным наброском нового дома Рози, затем протянула ей листок. Опустив глаза, Рози прочитала адрес: Трентон-стрит, 897.
— Теперь этовашадрес, — добавила Анна. — Правда, это почти на другом конце города, но теперь вы можете пользоваться автобусом, так ведь?
С улыбкой — и со слезами на глазах — Рози утвердительно кивнула головой.
— Можете дать адрес тем подругам, с которыми познакомились здесь, и тем друзьям, которые в конце концов появятся у вас за стенами этого здания, но сейчас о нем знают только два человека — вы и я. — Ее слова казались Рози чем-то заранее заготовленным, похожим на многократно отрепетированную прощальную речь. — И помните, никто и никогда не узнает ваш адрес через «Дочерей и сестер». Просто мы так привыкли поступать. За двадцать лет работы с обиженными женщинами я убедилась, что нужно делатьтак, и только так, а не иначе.
Последние слова Анны не стали для Рози неожиданностью; она уже многое знала из рассказов Пэм, Консуэло Дельгадо и Робин Сент-Джеймс. Рози вводили в курс дела чаще всего во время «Часа большого веселья», как в шутку называли обитательницы «Дочерей и сестер» ежевечернюю уборку помещений, однако Рози, собственно, и не нуждалась вобъяснениях. Разумному человеку хватало двух или трех терапевтических сеансов, чтобы узнать все, что стоит знать о заведенном в «Дочерях и сестрах» распорядке. Кроме Списка Анны, существовали еще и Правила Анны.
— Насколько он волнует вас? — спросила Анна. Мысли Рози уклонились от темы разговора; вопрос застал ее врасплох, и она встряхнула головой, приводя их в порядок. В первый момент она не поняла, кого имеет в виду Анна.
— Ваш муж — в какой степени он волнует вас? Мне известно, что в первые две или три недели пребывания здесь вы опасались, что он будет разыскивать, вас… «пойдет по следу» — ваши собственные слова. Что вы думаете об этом теперь?
Рози задумалась над вопросом. Прежде всего, «опасалась»— совершенно неточное слово для описания тех чувств к Норману, которые она испытывала на протяжении первойи, пожалуй, второй недели жизни в «Дочерях и сестрах»; даже такое определение, как «ужас», не могло в полной степени их отразить, ибо суть отношения к покинутому мужу в значительной мере измерялась другими эмоциями; стыдом из-за несостоявшейся семейной жизни, тоской по некоторым предметам, которых ей не хватало (креслу Пуха, например), эйфорическим чувством свободы, которое вспыхивало с новой силой каждое утро, облегчением, казавшимся таким холодным, что это ее пугало, — облегчением, которое может испытывать канатоходец, потерявший равновесие на проволоке, натянутой над глубокой пропастью… но все же устоявший на ногах.
Впрочем, главной нотой в гамме ее чувств был все-таки страх, в этом она не сомневалась. В первые две недели, проведенные в «Дочерях и сестрах», почти каждую ночь снова и снова видела один и тот же сон: сидит в плетеном кресле на крыльце «Дочерей и сестер», и в этот момент перед ней у тротуара останавливается новенькая красная «сентра». Открывается водительская дверь, и из машины появляется Норман. На нем черная футболка с картой Южного Вьетнама. Иногда надпись под картой гласит: «ДОМ ТАМ, ГДЕ НАХОДИТСЯ СЕРДЦЕ»; «БЕЗДОМНЫЙ. БОЛЕЮ СПИДОМ». Его брюки забрызганы кровью. В руке держит нечто вроде маски с засохшими пятнами крови и клочьями прилипшего мяса. Она пытается встать с кресла, но не может; ее словно парализовало. Она только сидит и смотрит, не в силах встать с кресла, как он медленно приближается к ней, а он говорит, что хочет побеседовать с ней начистоту. Он улыбается, и она видит, что даже его зубы перепачканы кровью.
— Рози? — окликнула ее Анна. — Вы здесь?
— Да, — торопливо ответила она, слегка вздрагивая. — Я здесь, и— да, я все еще боюсь его.
— Ничего удивительного, сами понимаете. На каком-то подсознательном уровне вы, подозреваю, никогда не избавитесь от страха перед ним. Но вам станет лучше, если вы запомните, что все чаще и чаще будут появляться долгие периоды без страха перед ним или кем-нибудь еще… дажемыслио нем не побеспокоят вас. Однако я не об этом хотела узнать. Я спросила, не опасаетесь ли вы, что он все-таки может разыскать вас.
Да, она все еще боится. Вернее, нетакбоится, как раньше. Ей доводилось слышать множество его связанных с работой телефонных разговоров, она слышала, как он обсуждает с приятелями или коллегами самые разнообразные текущие расследования — в гостиной внизу или на веранде. Они почти не замечали ее, когда она приносила им горячий кофе или свежее пиво. Почти всегда в этих обсуждениях Норман исполнял ведущую партию, говоря быстрым, полным нетерпения голосом, наклонившись над столом с бутылкой пива, чуть ли не полностью потонувшейв его огромном кулаке, подгоняя остальных, развеивая их сомнения, отказываясь считаться с их доводами. Изредка он разговаривал и с ней. Разумеется, его не интересовало ее мнение о том или ином случае, просто она представляла собой удобную стену, о которую он мог постучать мячиком собственных мыслей. Быстрый по характеру, он всегда желал получить результат вчера и нередко терял интерес к делам, над которыми приходилось корпеть в течение нескольких недель — весьма продолжительный срок в его представлении.
Может, он махнул на нее рукой, как на старое, чересчур затянувшееся расследование?
Как бы ей хотелось верить в это! Как она старалась! И все же… не могла… поверить до конца.
— Не знаю, — призналась она. — В какой-то степени мне хочется думать, что если бы он стремился найти меня, то уже появился бы. Но другая часть сознания утверждает, что он по-прежнему продолжает искать. К тому же он не водитель грузовика или водопроводчик, он полицейский. Ему известно,какразыскивать людей.
— Да, я понимаю, — кивнула Анна. — И потому еще более опасен, и это означает, что вам нужно соблюдать особенную осторожность. Тем важнее вам помнить, что вы не одиноки. Дни одиночества позади, Рози. Обещаете мне не забывать об этом?
— Да.
— Вы уверены?
— Да.
— А если он все-такиобъявится,что вы предпримете?
— Захлопну дверь перед его носом и запру ее на ключ.
— А потом?
— Позвоню в полицию.
— Без малейшего промедления?
— Без малейшего, — подтвердила она, зная, что так и будет. Но тем не менее чувство страха не покидало ее. Почему? Потому что Норман полицейский, и они — те, кому она позвонит, —тожеполицейские. Потому что знала — Норман всегда находит способ добиться своего. Он ищейка. И еще потому, что помнила фразу, которую Норман повторял ей миллион раз: «Все полицейские братья».
— А после того, как сообщите в полицию? Что вы сделаете потом?
— Позвоню вам.
— С вами все будет в порядке, — заверила ее Анна. — В полнейшем порядке.
— Я знаю.
Она произнесла эти слова уверенным тоном, но внутри точил червь сомнения… по-видимому, она не избавится от сомнений до тех пор, пока не появится он, чтобы взять все в свои руки и вырвать ее из призрачного мира предположений и допусков. А когда это произойдет, что случится с теми полутора месяцами, которые она провела здесь — с «Дочерями и сестрами», отелем «Уайтстоун», Анной, ее друзьями? Не рассеются ли они, как сон в миг пробуждения от вечернего стука в дверь, когда она вскакивала с кушетки, на которой незаметно задремала, и торопилась открыть дверь, чтобы увидеть стоящего за ней Нормана? Возможно ли такое?
Взгляд Рози переместился на картину, стоящую на полу рядом с дверью кабинета, и она поняла, что это невозможно. Картина была обращена лицом к стене, и Рози видела только ее обратную сторону, и все же ей показалось, что она различает сам рисунок: в ее сознании выкристаллизовался отчетливый образ женщины на холме под затянутым грозовыми тучами небом над полусожженным храмом, и образ этот нисколько не походил на сон.Ничто,решила она, не сможет превратить эту картину в сон.
«А если повезет, — подумала она и слабо улыбнулась, — мне никогда не придется узнать правильный ответ на все вопросы».
— Сколько стоит квартплата, Анна? Смогу ли я осилить ее?
— Триста двадцать долларов в месяц. Хватит ли у вас денег хотя бы на первые два месяца?
— Да. — Анна могла и не спрашивать; не будь у Рози достаточно денег, чтобы обеспечить свое существование в первое время, разговор просто не состоялся бы. — По-моему, не очень дорого. Во всяком случае, для начала неплохо.
— Для начала, — повторила Анна. Она ущипнула пальцами подбородок и бросила проницательный взгляд через стол на Рози. — Из чего следует логический вопрос о вашей новой работе. На первый взгляд, звучит соблазнительно, но при всем при том…
— Сомнительно? Ненадежно? — Эти слова пришли ей на ум по дороге домой… и тот факт, что, несмотря на весь энтузиазм Робби Леффертса,она,собственно, не знала,способнали исполнять такую работу, и не узнает до самого утра в понедельник. Анна кивнула.
— Я бы, наверное, подобрала другие слова — какие именно, сказать не могу, — но эти тоже подойдут. Сложность состоит в следующем: если вы уйдете из «Уайтстоуна», я не в состоянии дать стопроцентнуюгарантиютого, что вас возьмут обратно, особенно если все нужно будет сделать быстро. В «Дочерях и сестрах», как вам прекрасно известно, постоянно появляются новые женщины, и я, естественно, в первую очередь должна заботиться о них.
— Конечно. Я понимаю.
— Разумеется, я постараюсь сделать все, что в моих силах, но…
— Если с работой, которую предлагает мне мистер Леффертс, не выгорит, я поищу где-нибудь место горничной или официантки, — тихо сказала Рози. — Спина сейчас беспокоит меня гораздо меньше, так что, думаю, справлюсь. Благодаря Дон я, надеюсь, смогу получить место кассира в какой-нибудь работающей допоздна лавке. — Дон Верекер обучала обитательниц «Дочерей и сестер» основам работы на кассовом аппарате, который хранился в одном из подсобных помещений. Анна по-прежнему внимательно смотрелана Рози.
— Но не думаю, что до этого дойдет, как вы считаете?
— Нет. — Она искоса бросила еще один взгляд на картину. — Надеюсь, все образуется. Между тем я многим вам обязана…
— И знаете, что нужно делать со своими чувствами, не так ли?
— Передать их дальше.
— Верно, — кивнула Анна. — Если когда-нибудь вы встретите на улице женщину, похожую на вас недавнюю — женщину, которая выглядит растерянной и шарахается от собственной тени, — постарайтесь помочь ей. — Могу я задать один вопрос, Анна? — Пожалуйста, сколько хотите. — Вы как-то проговорились, что «Дочерей и сестер» основали ваши родители. Почему? И почему вы до сих пор продолжаете их дело?
Анна выдвинула ящик письменного стола, порылась в нем и извлекла на свет толстую книгу в мягкой обложке. Она положила ее на край стола перед Рози. Та взяла книгу, посмотрела на нее, и на секунду ощутила потрясающей ясности вспышку памяти, яркую, как кошмарные отчетливые воспоминания тех, кто прошел через ужасы войны. В тот миг она не просто вспомнила влажность внутренней части бедер, ощущение маленьких зловещих поцелуев; она, казалось,пережилавсе заново. Она увидела тень Нормана, разговаривающего на кухне по телефону. Она увидела, как тени от его пальцев без устали перебирают похожий на спираль телефонный шнур. Она услышала, как он сообщает собеседнику на другом конце линии о том, что это, конечноже,срочно,
что его жена беременна. Потом она увидела, как он возвращается в комнату, подбирает куски разорванной книги, которую выхватил у нее из рук перед тем, как ударить. На книге, которую показала ей Анна, она увидела ту же самую рыжеволосую девушку. В этот раз она была одета в бальное платье и ее сжимал в объятиях красивый цыган со сверкающим взглядом.
Вототкуда начинаются все неприятности, — сказал тогда Норман. — Сколько раз говорил я тебе, что мне такое дерьмо не нравится!»
— Рози? — В голосе Анны звучала явная обеспокоенность. И еще ее голос доносился издалека, как голоса, которые слышишь сквозь сон. — Рози, вам плохо?
Скачать книгу [0.30 МБ]
Пирамида