– Будете употреблять.
– Когда начинается шоу? – Мэри чувствовала, что скорлупа шока начинает исчезать, и это чувство ей совсем не нравилось.
– Скоро.
– Оно долго продолжается?
Сисси молчала почти целую минуту, и Мэри собралась было повторить вопрос, думая, что девушка или не расслышала его, или не поняла, когда Сисси ответила:
– Очень долго. Я хочу сказать, что шоу заканчивается к полуночи, так бывает всегда, таково постановление муниципального совета. И все-таки.., они продолжают его еще долго. Ведь здесь само понятие времени совсем иное. Оно может продолжаться.., ну, я не знаю.., я думаю, если парни действительно разойдутся, иногда шоу продолжается годили даже больше.
Холодный серый мороз пополз по рукам и спине Мэри. Она попыталась вообразить, как это можно высидеть рок-концерт, продолжающийся год, и не смогла. «Это сон, и ты сейчас проснешься», – сказала она себе, но эта мысль, достаточно убедительная, когда они стояли, внимая Элвису Пресли под лучами солнца у «Волшебного „автобуса“, теряла теперь свою силу и достоверность.
– Если бы вы поехали по этой дороге, все равно никуда бы не приехали, – сказал им Элвис. – Она никуда не ведет и кончается в болоте Ампква. Там нет дорог, одни тропинки. И зыбучий песок. – На этом он сделал паузу. Стекла его очков сверкали в вечернем солнце подобно темным отверстиям печей. – И кое-что еще.
– Медведи, – добавил откуда-то сзади полицейский, который мог быть Отисом Реддингом.
– Да, медведи, – согласился Элвис, и затем его губы изогнулись в мудрой улыбке, которую Мэри помнила так хорошо из телевизионных передач и кинофильмов. – И другиесущества.
– Если мы останемся на концерт… – начала Мэри.
– Да-да, концерт! – выразительно кивнул Элвис. – Да, конечно, вы должны остаться на концерт! Вы услышите настоящий рок. Оставайтесь и убедитесь, что я прав. – Это абсолютный факт, – подтвердил полицейский.
– Если мы останемся на концерт.., нам можно будет уехать, когда он закончится?
Элвис и полицейский обменялись взглядами, которые казались серьезными, но чувствовалось, что за ними скрывается улыбка.
– Вы понимаете, мадам, – произнес бывший король рок-н-ролла, – мы находимся в такой глуши, что привлекать аудиторию не всегда удается.., это происходит очень медленно.., хотя после того, как они нас услышат, всегда остаются и на другие концерты… Вот мы и надеялись, что и вы останетесь с нами на некоторое время. Посмотрите несколько шоу и оцените наше гостеприимство. – Он поднял темные очки на лоб, и Мэри увидела на мгновение пустые морщинистые глазницы. Затем на их месте снова появились темно-синие глаза Элвиса, рассматривающие их с серьезным интересом.
Теперь на небе появилось уже гораздо больше звезд; почти стемнело. Над сценой загорались оранжевые прожекторы, мягкие, как распускающиеся ночью цветы. Один за другим они освещали стоящие на сцене микрофоны.
– Ну и задали они нам работу, – уныло произнес Кларк. – Он задал нам работу. Мэр города. Тот, что походит на Элвиса Пресли.
– Он и есть Элвис, – подтвердила Сисси Томас. Кларк продолжал смотреть на сцену. Он не был готов даже думать об этом, не говоря уже о том, чтобы слышать.
– Мэри будет работать с завтрашнего дня в салоне красоты «Бибоп», – воспроизвел он слова Элвиса Пресли, сказанные на месте аварии. – Она по специальности учитель английского языка, у нее диплом преподавателя, но ей придется провести Бог знает сколько времени, моя шампунем головы посетителей. Потом он посмотрел на меня и говорит: «А что делать с вами, сэр? У вас какая специальность?» – Кларк озлобленно передразнивал мемфисский акцент мэра. В затуманенных наркотиками глазах официантки наконец начало появляться трезвое выражение. Мэри показалось, что это страх.
– Не надо смеяться над ними, – сказала она. – Насмешки могут причинить вам неприятности.., вам лучше не допускать неприятностей. – Она медленно подняла забинтованную руку. Кларк уставился на нее, его влажные губы дрожали, пока девушка снова не опустила руку на колени. Когда он заговорил снова, голос его звучал тише.
– Я сказал ему, что специализируюсь в программировании, и он ответил, что в городе нет компьютеров.., хотя им, конечно, хотелось бы иметь один или два ввода Тикетрона. Второй парень засмеялся и сказал, что есть вакансия работника в подсобке универсама, и… Яркий белый луч прожектора прорезал авансцену. Низенький мужчина в спортивной куртке, выглядевшей еще невероятнее, чем куртка у Бадди Холли, вошел в круг света с поднятыми руками, словно стараясь успокоить бешено аплодирующую аудиторию.
– Кто это? – спросила Мэри у Сисси.
– Какой-то старый диск-жокей, ведущий большинство этих шоу. Его зовут Элан Твид, или Элан Брид, или что-то вроде того. Обычно мы не встречаемся с ним, кроме как на концертах. По-моему, он пьет. Весь день он спит – это я знаю точно.
Как только имя ведущего вырвалось из уст девушки, скорлупа, которая защищала Мэри, рассыпалась, и остатки ее недоверия исчезли. Она и Кларк натолкнулись на Царство Рок-н-Ролла, но на самом деле это был Ад Рок-н-Ролла. Это произошло не потому, что они были плохими людьми, и не потому, что старые боги наказали их; просто они заблудились в лесу, вот и все, а заблудиться в лесу может каждый.
– Сегодня у нас подготовлено для вас великолепное шоу! – восторженно кричал в микрофон ведущий. – У нас здесь Биг Боппер, Фредди Меркыори, он только что из Лондона… Джим Кроче.., мой любимец Джонни Эйс… Мэри наклонилась к девушке.
– Сколько времени вы провели здесь, Сисси?
– Я не знаю. Тут так легко потерять счет времени. По крайней мере шесть лет. Или, может быть, восемь. Или девять.
– ..Кейт Мун из группы «Ху»… Брайан Джоунс из «Роллинг Стоунз», такая милая Флоренс Баллард из «Сюпримз»… Мэри Уэллс… Выражая свое худшее опасение, Мэри спросила:
– Сколько вам было лет, когда вы оказались здесь?
– Кэсс Эллиот… Дженис Джоплин…
– Двадцать три.
– Кинг Кертис.» Джонни Бернетт…
– А сколько вам сейчас?
– Слим Харпоу… Боб Беэр Хайт… Стиви Рэй Вогэн…
– Двадцать три, – ответила Сисси. На сцене Элан Фрид продолжал выкрикивать в почти пустую площадь имена знаменитых исполнителей. На небе появились звезды, сначала сотня, потом тысяча, наконец их невозможно стало сосчитать. Они появлялись из-за голубого пространства и сверкали повсюду на черном небе. Ведущий продолжал выкрикивать имена умерших от чрезмерных доз наркотиков, спившихся, погибших в авиакатастрофах, застрелившихся и застреленных, тех, кого нашли в глухих переулках, на дне плавательных бассейнов и в придорожных кюветах с рулевыми колонками, пробившими грудь, и головами, сорванными с плеч. Он выкрикивал имена молодых и старых, но главным образом молодых, и, когда он назвал Ронни Ван-Занта и Стива Гейнса, Мэри вспомнила слова одной из их песен, оставшихся в ее памяти, той, где говорилось: «О-о, этот запах, разве ты не чувствуешь этот запах». И действительно, она на самом деле чувствовала этот запах; даже здесь, на чистом орегонском воздухе, она чувствовала его и, когда она взяла руку Кларка, ей показалось, что она берет руку трупа.
– О-о-о-л р-р-р-а-й-т! – вопил Элан Фрид. Позади него в темноте на сцену выходили десятки теней. Крошечные фонарики ассистентов освещали им дорогу. – Вы готовы к началу нашего шоу?
От нескольких десятков слушателей, рассеянных по площади, не последовало ответа, но Фрид махал руками и смеялся, словно перед ним бушевала огромная аудитория, полная восторга. Еще было достаточно светло, и Мэри увидела, как старик протянул руку и выключил слуховой аппарат.
– Вы готовы к Б-У-У-Г-И-И?
На этот раз последовал ответ – адский вопль саксофонов из тени позади него.
– Тогда начинаем концерт…
ПОТОМУ ЧТО РОК-Н-РОЛЛ НИКОГДА НЕ УМРЕТ!
Загорелись огни на сцене, и оркестр начал исполнять первую песню этого вечернего длинного-длинного концерта – «Будь я проклят». Вокалистом был Марвин Гэй. Мэри подумала о названии песни: «Именно этого я и боюсь. Больше всего боюсь быть проклятой».
Рожать придется дома
Принимая во внимание, что, по-видимому, приближался конец света, Мэдди Пейс считала, что неплохо справляется со своими делами. Говоря по правде, ей казалось, что она преодолевает трудности, связанные с Концом Всего, лучше кого-нибудь другого на Земле. И она была абсолютно убеждена, что справляется со своими делами лучше всякой другой беременной женщины в мире.
Справляется с делами.
Мэдди Пейс, представьте себе.
Та самая Мэдди Пейс, которая иногда не могла уснуть, если после посещения священника Джонсона замечала крошку под обеденным столом. Мэдди Пейс, которая, еще будучи Мэдди Салливэн, сводила с ума своего жениха Джека, когда, уткнувшись в ресторанное меню, по полчаса выбирала каждое блюдо.
– Мэдди, почему бы тебе просто не подбросить монету – орел или решка? – спросил он ее однажды после того, как ей удалось сократить выбор до двух блюд – тушеной телятины и бараньих отбивных, – но продвинуться дальше она никак не могла. – Послушай, я уже выпил пять бутылок этого проклятого немецкого пива, и если ты в ближайшее время не примешь решение, еще до того как что-нибудь принесут, у тебя под столом окажется вдребезги пьяный ловец омаров. Она смущенно улыбнулась, заказала тушеную телятину и почти весь путь домой думала о том, не вкуснее ли оказались бы бараньи биточки и не их ли следовало заказать, несмотря на чуть более высокую цену.
Однако она безо всяких затруднений справилась с предложением Джека выйти за него замуж, приняла это предложение – и Джека вместе с ним – быстро, не раздумывая с чувством огромного облегчения. После смерти отца Мэдди и ее мать вели бесцельную мрачную жизнь на острове Литл-Талл, неподалеку от берегов штата Мэн.
«Не будь меня рядом, чтобы сказать этим? eiueia, когда присесть и навалиться на колесо, – говаривал Джордж Салливэн, выпив пару стаканчиков в компании своих друзей в таверне Фаджи или в задней комнате парикмахерской Праута, – не знаю, что бы они делали, черт побери».
Когда отец умер от инфаркта, Мэдди было девятнадцать лет. Она работала по вечерам в городской библиотеке, получая четырнадцать с половиной долларов в неделю. Ее мать вела домашнее хозяйство, если Джордж напоминал ей об этом (иногда приличной оплеухой), приговаривая, что за домом следует присматривать.
Когда им сообщили о его смерти, женщины обменялись молчаливыми взглядами, словно, впав в панику, спрашивали друг друга: «Что же нам теперь делать?» Обе не знали этого, но чувствовали, причем очень остро, что он был прав в своей оценке ситуации: без него они как без рук. Они были всего лишь женщинами, которым необходимо, чтобы мужчина говорил им не только что делать,но и как. Они не обсуждали это, потому что такие разговоры смущали их, но положение от этого не менялось. Они не имели ни малейшего понятия о том, что будет дальше, и им даже не приходила в голову мысль, что они пленницы узколобых представлений и намерений. Они не были глупы, но родились и жили на островах.
У них не было затруднений с деньгами. Джордж страстно верил в страхование, и когда он упал замертво в финальной игре в кегли, проводимой в Маркиасе, его вдове досталось больше ста тысяч долларов. К тому ж жизнь на острове была дешевой, если у вас был свой дом, свой огород и вы знали, как убирать овощи с наступлением осени. Дело заключалось в том, что теперь им н на чем было сосредоточиться. Казалось, когда Джордж рухнул на пол в своей спортивной рубашке «Остро Амоко» как раз через штрафную линию девятнадцатой дорожки, и к тому же сумел в последний момент забит последнее очко, требовавшееся его команде для победы, их жизнь утратила смысл. После смерти Джорджа потянулась мрачная вереница бесцельных дней.
«Как будто я оказалась затерянной в густом тумане, – иногда думала Мэдди. – Только вместо поисков дороги или дома, или деревни, или какого-нибудь другого примечательного ориентира вроде сосны, расщепленной молнией, стараюсь найти колесо. Если удастся найти его, может быть, я смогу убедить себя наклониться и упереться в него плечом».
И вот наконец она нашла свое колесо: им оказался Джек Пейс. Женщины выходят замуж за своих отцов, а мужчины женятся на матерях (не буквально, разумеется, – имеется ввиду соответствующее сходство). Хотя такое вольное заявление вряд ли может быть справедливым во всех случаях, в случае с Мэдди оно было близким к истине. Друзья и товарищи ее отца смотрели на него со страхом и восхищением. «Не связывайтесь с Джорджем Салливэном, приятель, – говорили они. – Стоит на него всего лишь не так посмотреть, как он челюсть тебе свернет».
И дома он был таким же. Он безраздельно властвовал в семье и время от времени утверждал эту власть кулаками. Он также умел добиваться вещей, к которым стремился и которые были ему нужны, вроде пикапа «форд», бензопилы или тех двух акров земли, которые граничили с их участком на юге. Земля папы Кука. Все знали, что Джордж Салливэн называл папу Кука старым вонючим ублюдком, но запах, исходящий от старика, отнюдь не менял то обстоятельство, что на этих двух акрах все еще оставалось немало хорошей твердой древесины. Папа Кук не знал этого, потому что еще в 1987 году переехал на материк, когда артрит совсем доконал старика. И Джордж громогласно заявил на островеЛитл-Талл, что если этот ублюдок папа Кук чего-то не знает, из-за этого он не расстроится. Более того, он, Джордж Салливэн, оторвет руки и ноги тому мужчине (или женщине), который (или которая) прольет свет на тьму невежества папы Кука. После такого предупреждения все решили не вмешиваться, и в конце концов Салливэн заполучил этот участок и растущий на нем лес. Разумеется, не прошло и трех лет, как вся хорошая древесина была вывезена с участка, однако Джордж заявил, что это не имеет никакого значения: в конце концов земля сама расплатится за себя. Именно так сказал Джордж, и они верили ему, верили в него и работали, все трое. Он сказал: нужно упереться плечом в колесо и толкать сукина сына изо всех сил, толкать как следует, потому что легко его с места не сдвинешь. И они старались.
В то время у матери Мэдди был киоск на дороге из Ист-Хеда, где всегда проезжало мимо много туристов, покупавших овощи, которые она выращивала в своем огороде (Джорджговорил ей, разумеется, что именно нужно выращивать). Хотя им так и не удалось достичь благополучия «семьи Котрок», как выражалась мать, жили они достаточно хорошо. Даже в те годы, когда ловля омаров шла плохо им приходилось сберегать каждый пенс, чтобы выплачивать банку взносы за купленные в рассрочку два акра папы Кук, они не бедствовали.
Джек Пейс был более мягким человеком, чем Джордж Салливэн, но даже его мягкий характер имел свой предел. Мэдди подозревала, что он может со временем заняться тем, что иногда называлось «домашним воспитанием» – вывернутая рука, когда на стол подан холодный ужин, время от времени шлепок, а то и просто порка – не сразу, а когда, таксказать, лепестки опадают с розы. В душе она даже, казалось, ожидала и предвкушала это. В журналах для женщин говорилось, что семейная жизнь, когда муж был властелином в семье, отошла в прошлое. Теперь, если муж жестоко обращается с женой, нужно требовать его ареста, пусть он даже законный муж своей жены. Мэдди иногда читала подобные статьи в дамской парикмахерской, но весьма сомневалась, что женщины, пишущие эти статьи, имеют хотя бы малейшее представление о том, что существуют остров у побережья Новой Англии, и о жизни на них. На острове Литл-Талл выросла одна писательница, это верно – Селен Сейнт-Джордж, – но она писала главным образом о ioeeтике и не бывала на острове, за исключением обеда однажды в День благодарения, много лет назад.
– Я не собираюсь всю жизнь заниматься ловлей омаров, Мэдди, – сказал ей Джек за неделю до свадьбы, и она поверила ему. Годом раньше он впервые назначил ей свидание.Она сказала «да» еще до того, как он успел договорить до конца, и покраснела до корней волос из-за своей очевидной поспешности. Тогда он признался ей: «Я не собираюсь провести всю жизнь за ловлей омаров». Небольшая, казалось бы, разница в словах, но для Мэдди это был земля и небо. Три раза в неделю он отправлялся на пароме «Принцесса островов» на континент в вечернюю школу и возвращался обратно поздно вечером. Он ужасно уставал после того, как целый день поднимал ловушки для омаров, но, несмотря на это, спешил к старому парому, едва успев смыть под душем сильный запах омаров и соленой воды и запив чашкой кофе две таблетки возбуждающего, которое не позволяло ему уснуть. Через некоторое время, когда она поняла, что Джек действительно намерен окончить вечернюю школу, Мэдди начала готовить ему горячий суп, который он выпивал во время переправы на пароме. В противном случае он оставался голодным или давился этими отвратительными красными хот-догами, что продавали в буфете «Принцессы».
Она вспомнила, как мучилась над выбором консервированных супов в лавке – их было так много! Может быть, ему нравится томатный? Но кому-то он не нравится. Говоря по правде, некоторые терпеть не могут томатный суп, даже если варить его с молоком, а не на воде. Овощной суп? Суп из индейки? Может быть, куриный бульон? Она беспомощно шарила глазами по полкам почти десять минут, пока Чарлен Недо не спросила ее, не нуждается ли Мэдди в помощи. Чарлен задала свой вопрос не без сарказма, и Мэдди поняла, что завтра она обо всем расскажет своим подругам в школе, и они будут хихикать над ней в женском туалете: бедная маленькая Мэдди, так похожая на мышку, не может решить, какой ей выбрать суп на обед. Как она отважилась принять предложение Джека Пейса – это просто чудо из чудес. Впрочем, они, конечно, ничего не знали о колесе, которое нужно найти, и после того как вы его найдете, кто-нибудь должен сказать вам, в каком месте наклониться и где точно толкать эту проклятую вещь.
Мэдди ушла из лавки с пустыми руками и со страшной головной болью.
Когда она набралась смелости и спросила Джека, какой суп он любит больше всего, он ответил:
– Куриную лапшу. Ту, что продают в консервных банках.
– Может быть, тебе нравится еще какой-нибудь суп?
Джек ответил: нет, только куриная лапша – та, которую продают в банках. Это был единственный в жизни вид супа для Джека Пейса и самый исчерпывающий ответ, который Мэдди требовался в ее жизни (по крайней мере по этому вопросу).
Легкими шагами и с ликующим сердцем Мэдди поднялась на следующий день по покосившимся ступенькам лавки и купила четыре банки куриного бульона с лапшой, которые стояли на полке. Когда она спросила Боба Недо, есть ли у него еще такие консервы, тот ответил, что в кладовке хранится целый ящик этого куриного супа, чтоб его черт побрал.
Мэдди купила весь ящик и так его этим ошеломила, что он сам отнес ящик в машину. К тому же он забыл спросить, зачем ей понадобилось столько, – упущение, за которое ему пришлось немало вытерпеть этим вечером от своих излишне любопытных жены и дочери.
– Запомни это раз и навсегда, я буду кем-то большим, чем простой ловец омаров, – сказал Джек в тот раз незадолго до того, как они завязали две свои жизни в один узел (она сразу поверила ему и никогда об этом не забывала). – Отец сказал мне, что у меня дерьмо вместо мозгов. Он думает, что если ловля омаров была достаточно хорошим занятием для его отца и не менее хорошим занятием для отца его отца – послушать его, так все предки до сада Эдема занимались ловлей омаров, – то и для меня это хорошее занятие. Но это не так – то есть, я хочу сказать, это не так, – и я добьюсь лучшего. – Его взгляд упал на нее, суровый взгляд, полный решимости, но одновременно это был и любящий взгляд, полный надежды и уверенности. – Я собираюсь стать кем-то более значительным, чем ловец омаров, а ты станешь кем-то большим, чем жена простого ловца омаров. У тебя будет дом на континенте.
– Да, Джек.
– И я не собираюсь ездить в этом чертовом «шевроле». – Он глубоко вздохнул и взял ее за руки. – У меня будет «олдсмобил». – Он уставился ей в глаза, словно ожидая насмешливой улыбки в ответ на такой в высшей степени честолюбивый план. Мэдди, разумеется, не сделала этого. Она ответила «да, Джек» в третий или четвертый раз за этот вечер. Мэдди отвечала ему так тысячи раз весь год, когда он ухаживал за ней. Она не сомневалась, что произнесет эти слова еще миллион раз, прежде чем смерть положит конец их семейной жизни, забрав одного из них или – еще лучше – обоих вместе. «Да, Джек» – да разве когда-нибудь за всю историю мира звучали любые два слова так прекрасно, когда их произносили одно вместе с другим?
– Не каким-то паршивым ловцом омаров, что бы ни думал мой старик и сколько бы ни смеялся. Я добьюсь своего, и знаешь, кто поможет мне в этом?
– Да, – спокойно отвечала Мэдди. – Я.
Тогда он смеялся и заключал ее в свои объятия.
– Ну конечно, ты, моя любимая крошка, – говорил он ей.
И они поженились, как говорится в сказках. Для Мэдди первые несколько месяцев – когда их почти повсюду встречали веселыми криками: «А вот и молодожены!» – были настоящей сказкой. Она могла положиться на Джека, Джек помогал ей принимать решения, и это было самым лучшим. В первый год самой трудной задачей по дому было выбрать занавески для гостиной – в каталоге так много фасонов и расцветок, а полагаться на помощь матери, ясное дело, не приходилось. Еще бы, мать сама не могла выбрать сорт туалетной бумаги, который устраивал бы ее больше всего.
А в остальном этот год был временем, полным радости и ощущения безопасности – радости любовных объятий с Джеком в их широкой кровати, когда зимний ветер проносился над островом, соскребая все подобно лезвию ножа с доски, на которой режут хлеб. У нее родилось чувство безопасности, потому что она могла положиться на Джека всякий раз, когда у нее возникали сомнения, и он говорил ей, что им нужно и как они это сделают. Наслаждение от любви было поразительным – таким поразительным, что иногда, когда она днем думала о наступающем вечере, ее колени слабели, а по телу пробегала дрожь. Но Джек еще лучше разбирался в таких вещах, и ее постоянно растущее доверие к его природному чутью становилось все сильнее. Короче, в течение некоторого времени это была сказочная жизнь.
Затем Джек погиб, и все стало таким странным. Не только для Мэдди, не только для нее одной.
Для всех.
***
Незадолго до того, как мир охватил необъяснимый кошмар, Мэдди поняла, что она находится в состоянии, которое ее мать обычно называла «бер» – короткое слово, похожее на звук, издаваемый человеком, когда ему хочется откашляться, и горло у него заполнено мокротой (так по крайней мере казалось Мэдди). К тому времени они с Джеком перебрались в дом рядом с семьей Палсифер на острове Дженнесолт, который его жители и население расположенного поблизости Литл-Талла называли просто Дженни.
Когда Мэдди пропустила вторые месячные, она была в отчаянии и не знала, как поступить. Наконец после четырех бессонных ночей она отправилась на континент к докторуМакэльвейну. Возвращаясь теперь мысленно к прошлому, она вспоминала, как была рада этому. Если бы она ждала, не пропустит ли третьих месячных, у Джека не было бы даже одного месяца счастья, и она не испытала бы его заботу и доброту, которые он проявил к ней за это время.
Оглядываясь назад – теперь, когда она сама справлялась с делами, – ее нерешительность казалась ей смехотворной, но в глубине души она знала, что встреча с доктором потребует от нее невероятного мужества. Мэдди хотелось, чтобы по утрам у нее были более убедительные приступы тошноты, она страстно желала, чтобы рвота пробуждалаее от снов. Она записалась на прием к врачу, когда Джек был в море, и поехала на континент, когда он ушел на работу. Но невозможно было незаметно прокрасться на другой берег на пароме: слишком много людей с обоих островов видели ее. Кто-нибудь обязательно скажет Джеку так, небрежно, в ходе разговора, что он (или она) видел его жену пару дней назад на борту «Принцессы». И тогда Джек захочет узнать, зачем она ездила на континент, и, если окажется, что она ошиблась, он будет считать жену дурочкой. Но она не ошиблась: у них будет ребенок, она «бер» ей было в высшей степени наплевать, что это слово звучало как у простуженного человека, пытающегося очистить горе отнакопившейся там слизи). И Джеку Пейсу оставалось ровно двадцать семь дней предвкушать рождение первенца, когда предательская волна подхватила его лодку по имени «Моя любимая», которую он унаследовал от дяди Майка, он упал за борт. Джек хорошо плавал и выскочил на поверхность как пробка, несчастным голосом рассказывал ей ДэйвИмонс. Но как раз в этот момент набежала вторая большая волна, отбросившая лодку Джека, у борта которой плавал ее хозяин, прямо на лодку Дэйва Имонса. Дэйв не говорил, что произошло дальше, но она все поняла – Мэдди родилась и выросла на острове. Более того, она слышала глухой звук, когда лодка с таким предательским именем врезалась в голову ее мужа, разбросав вокруг кровь, осколки костей, волосы может быть, часть мозга человека, который заставлял его: ночам в глубокой теплой кровати раз за разом повторять ее имя, когда он входил в нее.
Одетый в тяжелую парку с капюшоном, утепленные пухом штаны и сапоги, Джек Пейс камнем пошел ко дну. На маленьком кладбище на северном берегу острова Дженни похоронили пустой гроб, и священник Джонсон (на островах Дженни и Литл-Талл с вероисповеданием был выбор – ты мог быть праведным методистом и методистом, впавшим в ересь) прочитал заупокойную над этим пустым гробом, как это делал уже не раз. Служба закончилась, и в двадцать два года Мэдди осталась, образно говоря, с булкой, что пеклась вее духовке. И уже никто не мог подсказать ей, где находится колесо, не говоря о том, куда нужно упираться и как далеко его толкать.
Сначала Мэдди решила было вернуться на Литл-Талл к матери и там ждать, когда наступит срок, но год, проведенный с Джеком, расширил ее представление о жизни. Она видела, что мать находится в таком же замешательстве, как и она сама, – может быть, даже в большем, – и подумала, что вряд ли стоит возвращаться к ней.
«Мэдди, – снова и снова говорил ей Джек (он был мертв для всего мира, но оставался жить у нее в голове), – единственное, на что ты способна, принимая решение, – это не принимать никакого решения». В ее сознании он оставался живым, каким может быть умерший близкий человек – так по крайней мере она думала тогда.
И ее мать была ничем не лучше.
Они говорили по телефону. Мэдди ждала и надеялась, что мать скажет: ей нужно вернуться домой. Однако миссис Салливэн ничего дельного не могла сказать, разве что ребенку не старше десяти лет.
– Может быть, тебе лучше вернуться сюда, – все-таки заметила она однажды в разговоре нерешительным голосом. Мэдди не могла понять, что ее мать имеет в виду: пожалуйста, возвращайся домой или – пожалуйста, не принимай всерьез мое предложение, которое я сделала ради проформы. Мэдди провела бесконечные бессонные ночи, пытаясь решить, что на самом деле хотела сказать мать, и в результате совсем запуталась.
Затем начались роковые события, и самым большим утешением оказалось то, что на попечении Дженни было только одно маленькое кладбище, где во многих могилах покоились пустые гробы. То, что раньше казалось ей достойным сожаления, стало теперь настоящим благом, ниспосланным свыше. На Литл-Талле находились два кладбища, и оба относительно большие. Ей начало казаться, что жить на Дженни и ждать дальнейшего развития событий куда безопаснее.
Здесь Мэдди могла жить и наблюдать, погибнет мир или уцелеет.
Если мир уцелеет, она будет ждать рождения ребенка.
И вот теперь, после жизни в пассивном повиновении и смутных решениях, которые обычно забывались, подобно снам, через час-другой после того, как Мэдди вставала с постели, она наконец начала справляться с делами. Она знала, что это объясняется всего лишь последствиями потрясений, обрушившихся на нее одно за другим, начиная со смерти мужа и кончая одной из последних телевизионных передач, которую она видела по спутниковому телевидению у Палсиферов. У них была установлена новейшая дисковая антенна. И вот на экране появился потрясенный молодой человек, которого убедили поработать репортером для компании Си-эн-эн. Он заявил, что теперь нет никаких сомнений в том, что президент Соединенных Штатов, его жена, государственный секретарь и эмир Кувейта, гость американского президента, а также остальные политические деятели, присутствовавшие на приеме, были заживо съедены в Восточной комнате Белого дома внезапно появившимися зомби.
– Я хочу повторить это, – сказал временно оказавшийся в телестудии репортер. Красные прыщи пылали на его лбу и подбородке подобно стигматам, рот и щеки начали дрожать, руки судорожно тряслись. – Я хочу еще раз сообщить, что группа мертвецов только что пообедала президентом, его женой и многими другими политиками, явившимися в Белый дом, чтобы полакомиться лососиной и вишневым пирогом. – Затем юноша принялся хохотать как безумный и вопить изо всех сил:
– Вперед, Иель! Була-була!
Наконец он вскочил и исчез с экрана, впервые на памяти Мэдди оставив столик «Новостей Си-эн-эн» без комментатор. Она вместе с Палсиферами молча сидела, потрясенная увиденным. В следующее мгновение столик комментатора исчез, и на его месте появилось рекламное объявление «Бокскар Уилли» – «эта поразительная коллекция не продается ни в одном магазине, и вы можете приобрести ее, только набрав номер 800», который тут же появился в нижней части экрана. Один из маленьких цветных карандашей Чейна Палсифера лежал на столе рядом с креслом Мэдди, и по какому-то странному наитию она взяла его и записала телефонный номер еще до того, как мистер Палсифер встал и молча выключил телевизор.
Мэдди пожелала им спокойной ночи и поблагодарила за то, что ей позволили посмотреть телевизор вместе с ними.
– Ты уверена, Мэдди, что у тебя все в порядке? – уже в пятый раз за вечер спросила Кэнди Палсифер, и Мэдди ответила в пятый раз, что у нее все отлично, что она превосходно справляется со своими делами. Кэнди сказала, что ей это известно, по если Мэдди хочет, она может переночевать в спальне Брайана на втором этаже. Мэдди обняла Кэнди, поцеловала ее в щеку и отклонила предложение с благодарностью. Наконец ей разрешили уйти. Преодолевая сильный ветер, она прошла полмили к своему дому и оказалась па кухне. Лишь там она поняла, что все еще держит в руке клочок бумаги с телефонным номером 800. Мэдди набрала этот номер и не услышала никакого ответа. Ни записанного на магнитную пленку голоса, говорящего ей, что сейчас все каналы связи заняты или нужный ей номер неисправен. Ни ревущей сирены, означающей разрыв линии. Ни щелчков, гудков или звонков. Полная тишина. Вот тогда Мэдди поняла, что конец света уже наступил или вот-вот наступит. Когда нельзя больше набрать номер 800 и заказать коллекцию «Бокскар Уилли», не продающуюся ни в одном магазине, когда впервые в жизни не услышишь голоса оператора, предлагающего ей подождать, сомневаться в конце света не приходилось.
Скачать книгу [0.42 МБ]
Пирамида