26декабря 1978 года в 14.30 Бад Прескотт, продавец магазина спортивных товаров на Четвертой улице города Финикса, обслуживал высокого молодого, но уже седеющего человека, изможденного, с воспаленными глазами. Был первый день после рождества, и работа Бада и еще двух продавцов сводилась в основном к обмену товаров – но этот человек пришел покупать.
Он сказал, что ему нужна хорошая винтовка, легкая, со скользящим затвором. Бад показал ему несколько образцов.
Человек внимательно их осмотрел и наконец остановил свой выбор на «ремингтоне-700» – очень приличная винтовка калибра 6,17 миллиметра, с дальним и точным боем и мягкой отдачей. Человек расписался в регистрационной книге: Джон Смит, – и Бад подумал:Интересно, как его зовут на самом деле.«Джон Смит» расплатился наличными – бумажник, из которого он вытаскивал двадцатидолларовые бумажки, был туго набит. Он взял винтовку с прилавка. Бад сказал с подковыркой, что магазин бесплатно выжигает инициалы владельца на прикладе. Но «Джон Смит» отрицательно покачал головой.
Когда «Смит» выходил, Бад увидел, что он заметно прихрамывает. В случае чего опознать этого парня будет проще простого, подумалось ему, вон как хромает, да еще вся шея в шрамах.
27декабря в 10.30 утра болезненно худой мужчина вошел, прихрамывая, в магазин канцелярских товаров города Финикса и направился к продавцу Дину Клею. Позднее, рассказывая об этом человеке, Клей употребит выражение покойной матери: глаз у него «горел». Покупатель сказал, что ему нужен большой «дипломат», и в конце концов выбрал самый лучший – воловьей кожи, за 149 долларов 95 центов. Рассчитался хромавший мужчина новенькими двадцатидолларовыми бумажками. Вся процедура заняла не больше десяти минут. Выйдя из магазина, покупатель направился в сторону центра, и больше Дин Клей этого человека не видел – до появления его фотографии в местной газете «Сан».
В тот же день высокий, с проседью мужчина подошел к окошечку железнодорожной кассы и спросил, как быстрее добраться до Нью-Йорка. Кассирша Бонита Альварес показалаему, где сделать пересадки. Он внимательно изучил схему, водя по ней пальцем, и аккуратно все записал. Затем спросил Бонни Альварес, можно ли купить билет на третье января. Бонни пробежалась по клавишам компьютера и ответила утвердительно.
– Тогда, пожалуйста… – начал было высокий мужчина, но осекся, и поднес руку к голове.
– Что с вами, сэр?
– Фейерверк, – сказал мужчина. Она уверяла впоследствии полицию, что слышала именно это слово.Фейерверк.
– Сэр? Вам плохо?
– Голова, – сказал он. – Извините. – Он попытался улыбнуться, но это почти не изменило его осунувшееся, раньше времени постаревшее лицо.
– Дать вам аспирин? У меня есть.
– Спасибо, не надо. Пройдет.
Она выписала билет и сказала, что поезд прибудет в Нью-Йорк на Центральный вокзал шестого января в полдень.
– Сколько с меня?
Она назвала сумму и спросила:
– У вас наличные, мистер Смит?
– Наличные, – сказал он и вытащил из бумажника целую пачку двадцати– и десятидолларовых купюр.
Она пересчитала деньги, дала ему сдачу, квитанцию и билет.
– Ваш поезд отходит в десять тридцать, мистер Смит, – сказала она. – Придите минут за двадцать.
– Хорошо, – сказал он. – Спасибо.
Бонни одарила его ослепительной профессиональной улыбкой, но Смит уже отвернулся. Он был очень бледен и, как видно, с трудом превозмогал боль.
Бонни утверждала, что он именно так и сказал:фейерверк.
Элтон Карри работал проводником на перегоне Финикc – Солт-Лейк. 3 января ровно в 10 часов на платформе появился высокий мужчина; он сильно хромал, и Элтон помог ему подняться в вагон. В одной руке у пассажира был потертый клетчатый саквояж. В другой – новехонький кожаный «дипломат». Чувствовалось, что «дипломат» изрядно тяжелый.
– Вам помочь, сэр? – спросил Элтон, имея в виду «дипломат», но пассажир передал ему саквояж и билет.
– Нет-нет, благодарю. А это я заберу, когда поедем.
– Как вам угодно. Спасибо.
Очень вежливый пассажир, скажет Элтон Карри, когда его будут допрашивать агенты ФБР. И на чаевые не поскупился.
6января 1979 года выдалось в Нью-Йорке серое, пасмурное – снегопада можно было ждать в любую минуту. Такси Джорджа Клементса стояло у входа в отель «Билтмор», против Центрального вокзала.
Дверца открылась, и в машину осторожно, словно каждое движение причиняло ему боль, сел молодой человек с уже заметной сединой. Он поставил на сиденье дорожный саквояж и «дипломат», захлопнул дверцу, откинул голову на спинку и устало прикрыл глаза.
– Куда едем, дружище? – спросил Джордж.
Пассажир заглянул в листок бумаги.
– Вокзал Порт Осорити, – сказал он.
Машина тронулась.
– Что-то у вас, дружище, вид неважнецкий. У меня свояк такой же становится во время приступа желчного пузыря. У вас тоже камни?
– Нет.
– Свояк говорит, что камни в желчном – это хуже некуда. Ну разве что камни в почках. А я ему знаете что на это? Ты чудила, говорю, Энди, говорю, ты отличный парень, и я тебя уважаю, но ты чудила. У тебя был, спрашиваю, рак, Энди? Рак, говорю, был? Всем известно, хуже рака ничего нет, верно? – Джордж пристально посмотрел в зеркало заднего обзора. – Послушайте, дружище, я вас без дураков спрашиваю… вы как, ничего? А то малость на покойника смахиваете.
– Все в порядке, – ответил пассажир. – Просто вспомнил… как ехал однажды на такси. Несколько лет назад.
– Ясно, – глубокомысленно сказал Джордж, будто и впрямь знал, о чем речь. Да, шизов в Нью-Йорке хоть отбавляй. После короткой паузы, вызванной раздумьями на эту тему, он продолжил рассказ о свояке.
– Мама, дядя больной?
– Ш-ш-ш.
– Ну скажи!
– Денни, угомонись.
Она виновато улыбнулась пассажиру, сидевшему справа через проход, словно желая сказать: ну что с ним поделаешь? Похоже, однако, что пассажир ничего не заметил. Бедняга и вправду выглядел больным – в данном случае четырехлетний Денни не ошибся. Мужчина безучастно смотрел в окно; снег, который пошел вскоре после того, как они пересекли границу штата Коннектикут, все падал и падал. Мужчина был ужасно бледный, ужасно худой, и сбоку его шею наискось прорезал жутковатый, как у Франкенштейна, шрам. Словно в недалеком прошлом кто-то пытался открыть ему голову, и эта попытка едва не увенчалась успехом.
Автобус направлялся в Портсмут, штат Нью-Гэмпшир, куда он прибудет по расписанию в полдесятого вечера, если нигде не застрянет из-за снегопада. Джулия Браун с сыномехала в гости к свекрови, этой старой курице, которая опять станет баловать Денни, а он уж и так испорчен дальше некуда.
– Я хочу подойти к нему.
– Нельзя, Денни.
– Я хочу посмотреть, какой он больной.
– Нельзя!
– Мама, а вдруг онвымирает? – Глаза у Денни возбужденно заблестели. – Он, наверно, вымирает сейчас?
– Денни, молчи.
– Мистер, мистер! – позвал Денни. – Вы вымираете, да?
– Денни! Ты замолчишь, наконец! – прошипела Джулия, пунцовая от смущения.
Денни заплакал, точнее, стал хныкать с подвыванием, как он это умел, когда ему что-то не разрешали, и у нее всякий раз было одно желание – сграбастать Денни и сделатьему больно, чтобы он заревел по-настоящему. В такие минуты, когда трясешься в автобусе, а за окнами темень и грязное снежное месиво и рядом завывает ребенок, начинаешь думать: господи, лучше бы мать стерилизовала меня еще девочкой.
Тут пассажир, сидевший через проход, повернулся к ней, и на лице его появилась усталая, болезненная и в то же время довольно приятная улыбка. Глаза у него были воспаленные, словно заплаканные. Она попробовала улыбнуться в ответ, но улыбка получилась вымученная. Этот красный левый глаз и шрам на шее – из-за них в его профиле было что-то зловещее и отталкивающее.
Джулия надеялась, что он едет не до самого Портсмута, но, как потом выяснилось, он ехал именно туда. Она увидела его в здании автовокзала, когда бабушка Денни, заливаясь счастливым смехом, тискала внука в объятиях. Человек, прихрамывая, шел к выходу, с потертым саквояжем в одной руке и новеньким «дипломатом» в другой. Внезапно холодная дрожь пробежала у нее по спине. Дело не в том, что он шел прихрамывая – его буквально несло вперед. Он был какой-то неудержимый, скажет она позднее представителям нью-гэмпширской полиции. Казалось, он точно знал, куда ему надо, и ничто не могло его остановить.
Потом он вышел в темноту, и она потеряла его из виду.
Тиммесдейл, небольшой городок в штате Нью-Гэмпшир, расположен западнее Дарема. Он входит в третий избирательный округ и живет за счет самой маленькой из чатсвортовских прядильно-ткацких фабрик, которая уродливо торчит, вся прокопченная, на берегу Тиммесдейлской Протоки. Единственное, чем, по данным местной торговой палаты, может похвастаться город, это первым во всем Нью-Гэмпшире электрическим уличным освещением.
Однажды вечером в начале января седеющий молодой человек вошел, прихрамывая, в «Тиммесдейлский бар» – единственную пивную в городке. За стойкой стоял сам владелец – Дик О’Доннелл. Заведение пустовало, и неудивительно: будний день да еще сильный северный ветер. Снега навалило выше щиколотки, и это было только начало.
Молодой человек постучал ботинками о порожек, подошел к стойке и заказал кружку пива. О’Доннелл налил. Человек не спеша выпил кружку и еще две, поглядывая в телевизор над баром. Цвета были никудышные, телевизор барахлил второй месяц, и Фонз[45]смахивал на одряхлевшего трансильванского вампира[46].
О’Доннелл в первый раз видел этого парня.
О’Доннелл обслужил двух старых перечниц, сидевших в углу, и вернулся за стойку.
– Повторить? – спросил он.
– Пожалуй, – согласился молодой человек и указал на стену. – Вы с ним знакомы, я так понимаю?
Над телевизором висела увеличенная газетная карикатура в рамке. На ней Грег Стилсон в сдвинутой на затылок каске спускал с лестницы Капитолия конгрессмена Луиса Квинна, попавшего около года назад на левых доходах с автостоянок. Карикатура была озаглавлена: ПОД ЗАД КОЛЕНКОЙ, а в углу виднелась размашистая надпись:Дику О’Доннеллу, владельцу лучшего салуна в третьем округе! Не сбавляй оборотов, Дик! – Грег Стилсон.
– Вот это были бабки, – сказал О’Доннелл. – Он выступал здесь, когда последний раз баллотировался в конгресс. По всему городу расклеивали объявления: проходите в субботу в два часа дня в «Бар» и пропустите кружку за счет Грега. Такой выручки у меня еще никогда не было. Каждому вроде обещал по одной, а в результате оплатил всю выпивку. Ну кто еще, скажите, так раскошелится?
– Вы, я вижу, считаете его отличным парнем.
– Да, – сказал О’Доннелл. – И готов вздуть любого, кто считает иначе.
– Тогда молчу. – Молодой человек положил на стойку три четвертака. – Выпейте одну за мой счет.
– Ну что ж. Почему бы и нет? Спасибо, мистер…
– Меня зовут Джонни Смит.
– Очень приятно, Джонни. А я Дик О’Доннелл. – Он налил себе кружку. – Да. Грег здорово нам всем помог. Тут много таких, которые боятся сказать об этом вслух, а я не боюсь. Я скажу во весь голос. В один прекрасный день Грег Стилсон станет президентом.
– Вы так думаете?
– Уверен, – сказал О’Доннелл. – В Нью-Гэмпшире Грегу тесновато. Он политик будь здоров какой, уж я-то знаю, что говорю. Мне вся эта капитолийская публика всегда казалась шайкой проходимцев и бездельников. И сейчас кажется. Но Грег исключение. Это человек дела. Если бы лет пять назад вы мне сказали, что я буду говорить такое, я б рассмеялся вам в лицо. Скорей бы уж я нашел что-нибудь стоящее в стишках, чем в этих политиканах. Но он, черт меня дери, парень что надо.
– Большинство из них, – сказал Джонни, – набиваются к тебе в друзья-приятели, пока идет избирательная кампания, но не успеют сесть в заветное кресло, как уже слышишь: а иди-ка ты, дружище, куда подальше до следующих выборов. Сам я из Мэна и однажды написал Эду Маски, так знаете, что я получил в ответ? Письмо со стандартным текстом!
– Слушайте, – сказал О’Доннелл, – Грег приезжает в свой округ каждый уик-энд! Это тоже, по-вашему, «иди-ка ты, дружище, куда подальше»?
– Каждый уик-энд, говорите? – Джонни отхлебнул из кружки. – Куда же это? В Тримбулл? В Риджуэй? В большие города?
– У него своя система, – сказал О’Доннелл с оттенком уважения, как человек, который сам никогда не жил по системе. – Пятнадцать городов, от главного до самых маленьких вроде Тиммесдейла и Куртерской Засеки. Каждую неделю – один город, пока все на объедет, а потом по новой. Знаете, сколько народу в Куртерской Засеке? Восемьсот душ. Так что вы скажете о человеке, который променял Вашингтон на Куртерскую Засеку, где в зале такой собачий холод, что зад к скамейке примерзает? По-вашему, это «иди-ка, дружище, куда подальше»?
– Непохоже, – признал Джонни. – И что же он делает? Пожимает всем руки?
– Нет, в каждом городе он заказывает зал. На всю субботу. В десять утра он обычно уже на месте, и можно прийти поговорить с ним. Поделиться соображениями. Если задают вопросы, он отвечает. Если не может ответить, он возвращается в Вашингтон итамнаходит ответ! – Он торжествующе посмотрел на Джонни.
– И когда же он последний раз был в Тиммесдейле?
– Пару месяцев назад, – сказал О’Доннелл. Он отошел к кассе и порылся в каких-то бумагах. Вернувшись, он положил перед Джонни газетную вырезку с загнутым уголком. – Вот. Судите сами.
Это была вырезка из риджуэйской газеты. Довольно старой. Заметка называлась ОБРАТНАЯ СВЯЗЬ: НАРОД, ГОВОРИТ СТИЛСОН, ПРИХОДИТ К СВОЕМУ КОНГРЕССМЕНУ! Первый абзац звучал так, словно его позаимствовали в стилсоновской пресс-группе. Ниже следовал перечень городов, где побывал Грег, и предполагаемые даты. В Тиммесдейле он уже не появится до середины марта.
– Да, впечатляет, – сказал Джонни.
– Еще бы. И не я один так считаю.
– Тут сказано, что он был в Куртерской Засеке на прошлой неделе.
– Точно, – сказал О’Доннелл и засмеялся. – Ох уж эта мне Куртерская Засека! Как насчет еще одной кружки, Джонни?
– Только с вами за компанию, – сказал Джонни и положил на стойку два доллара.
– А почему бы и нет?
Одна из старых пьянчужек кинула монетку в музыкальный автомат, и Тэмми Уайнетт надтреснутым и усталым голосом, будто ей смертельно не хотелось петь в таком месте, затянула «Любимому во всем будь верной».
– Эй, Дик! – прохрипела вторая. – Что-то твой сервис уж больно ненавязчивый.
– Заткнись! – рявкнул О’Доннелл.
– …тебе! – отозвалась она и заржала.
– Кларисса, черт тебя дери, я, кажется, предупреждал, чтобы в моем баре не выражаться! Я ведь предупреждал…
Скачать книгу [0.19 МБ]
Пирамида