Мысленно он представлял себе, как шатун медленно движется в своей тесной пыльной нише, как медленно отходит язычок замка. Никто не просит, чтобы язычок отошел полностью, это никому не нужно — переворачивать качалку никому не нужно, если вспомнить метафору Тома Твифорда. Пусть только еще капельку отодвинется и отпустит дверь… Толчок…
Заколка гнулась и соскальзывала одновременно. Пол чувствовал это. В отчаянии он повернул ручку и толкнул дверь изо всех сил. Щелчок — и заколка переломилась пополам, причем одна половина провалилась в замок, и Пол был уже готов признать свое поражение, но вдруг осознал, что дверь медленно открывается, а язычок замка торчит, как железный ноготь.
— Иисусе, — прошептал он. — Благодарю тебя. Господи.
Давайте посмотрим повтор! — торжествующе завопил у него в голове Уорнер Вулф, и тысячи зрителей, сидящих на трибунах стадиона имени Энни Уилкс, а также миллионы телезрителей издали ликующий крик.
— Не сейчас, Уорнер, — прохрипел он и приступил к долгой, изнуряющей работе: принялся разворачивать инвалидное кресло так, чтобы оно оказалось точно напротив дверного проема.31
Ему пришлось пережить скверную — не просто скверную, страшную, кошмарную минуту, когда показалось, что кресло не пройдет в дверь. Оно было шире, чем надо, не больше чем на два дюйма, но эти два дюйма все-таки были лишними. Она вносила его в сложенном виде, поэтому оно и было тогда похоже на магазинную тележку, мрачно сообщила ему память.
В конце концов ему удалось протиснуться — с огромным трудом — благодаря тому, что он наклонился вперед и ухватился руками за дверной косяк. Оси колес заскрежетали по дереву, но кресло все-таки выехало.
После этого он снова отрубился.32
Из забытья его вывел ее голос. Он открыл глаза увидел двустволку, направленную на него. Глаза Энни сверкали от ярости.
— Пол, если ты так рвешься на свободу, — проговорила она, — я с радостью отпущу тебя.
И спустила оба курка.33
Он вздрогнул, ожидая выстрела. Но ее, разумеется, не было в доме; его мозг уже сообразил, что видел сон.
Нет, не сон — предупреждение. Она может вернуться в любую минуту. В любую. Дневной свет, проникавший через полуоткрытую дверь ванной, стал ярче. Как будто полдень. Пол был бы рад, если бы сейчас пробили часы, но они упрямо молчали, так что он не мог узнать, насколько его догадка близка к истине.
В прошлый раз ее не было пятьдесят часов.
Вот именно. А в этот раз она может пропадать восемьдесят часов. Или уже через пять секунд ты услышишь, как подъезжает «чероки». Кстати, мой друг. Бюро погоды может сколько угодно предсказывать бурю, но если спросить этих ребят, когда и где именно она разразится, ни хрена они тебе не ответят.
— Логично, — пробормотал он и покатился в кресле в сторону ванной. Оказалось, что ванная представляет собой непритязательную комнату и пол там выложен белой восьмиугольной плиткой. Сама ванна стояла на полу на четырех когтистых лапах; водопроводный кран над ней проржавел. Рядом стоял белый шкаф. Напротив ванны помещалась раковина, а над ней — аптечный шкафчик.
И пластиковое ведро тоже было здесь — он заметил его краешек.
В коридоре оказалось достаточно места, чтобы развернуться и подъехать к двери, но теперь его руки дрожали от изнеможения. В детстве он был хилым мальчиком и, как следствие, в зрелом возрасте заботился о своей физической форме, но теперь его мускулы были всего лишь мускулами инвалида, и годы гимнастики, пробежек, занятий на тренажерах исчезли без следа.
По крайней мере дверной проем здесь был шире — не намного, как раз настолько, чтобы в него можно было проехать без одуряющего страха. Пол преодолел порожек, и колеса инвалидного кресла мягко покатились по плиткам пола. В ванной стоял кислый, какой-то больничный запах — возможно, запах лисолаnote 13.Туалета здесь не было, так он и думал, поскольку звук спускаемой воды всегда доносился только сверху. Кстати, теперь он припомнил, что всякий раз, как Энни выносила его судно, вода шумела опять-таки наверху. А здесь — только ванна, раковина и открытый настежь шкаф.
Он быстро окинул взглядом аккуратные стопки голубых полотенец — он уже видел такие в те дни, когда она мыла его губкой — и повернулся к аптечному шкафчику над раковиной.
Этот шкафчик был вне его досягаемости.
Как бы он ни тянулся, между его пальцами и аптечкой оставалось бы добрых девять дюймов: это было очевидно, но он все равно потянулся, не веря, что рок. Господь Бог, да не важно кто, может быть столь жесток. Так отчаянно бросается за безнадежно уходящим мячом бейсболист.
Он издал горький, болезненный стон и, задыхаясь, откинулся назад. Серое облако снова подступило к нему. Усилием воли он прогнал облако прочь, огляделся в поисках какого-нибудь инструмента, которым можно было бы воспользоваться, чтобы открыть дверцу аптечного шкафчика, и увидел в углу швабру с длинной синей ручкой.
И что, будешь открывать этим? Ты серьезно? Ну хорошо, можно попробовать. Откроешь, начнешь шарить этой ручкой внутри. Все, что там лежит, полетит в раковину. Склянки разобьются, а если даже склянок там нет, что вообще-то маловероятно, ведь бутылочка какого-нибудь листерина есть в любой домашней аптечке, как ты будешь складывать обратно все, что упадет? И что тебя ждет, когда она вернется и увидит, что содержимое аптечки валяется в раковине?
— Скажу ей, что это Мизери, — прохрипел он. — Скажу, что она искала живую воду, чтобы восстать из мертвых.
И тут он расплакался… даже сквозь слезы продолжая осматривать ванную комнату в поисках чего-нибудь, надеясь, что его осенит идея, что найдется хоть что-нибудь, черт побери…
Он снова посмотрел на белый шкаф, и вдруг дыхание его пресеклось, а глаза широко раскрылись.
В первый раз он бегло взглянул на полки, где лежали полотенца, простыни и наволочки. Теперь же он посмотрел на самую нижнюю полку и заметил там множество квадратныхкартонных коробок с названиями разных фармакологических фирм на этикетках.
Он развернул кресло; резкое движение отдалось новым приступом боли, но ему было не до того.
Боже, сделай так, чтобы там были не запасы шампуня, не ее тампоны, не фотографии в бозе почившей мамочки, не…
Он дотянулся до одной из коробок, достал ее из шкафа и раскрыл. Не шампунь, не прокладки.
Ничего подобного. Дикий хаос: лекарства в коробочках со штампами «Образец». На дне — несколько отдельных разноцветных таблеток и капсул. Некоторые лекарства он знал — например, мотрим или лопрессор, препарат для гипертоников, который его отец принимал в последние три года жизни. О других он никогда не слышал.
— Новрил, — бормотал он, яростно роясь в коробке. Пот струился по лицу, а ноги скручивала пульсирующая боль. — Новрил, ну где этот проклятый новрил?
Новрила не было. Он закрыл коробку и засунул ее обратно в шкаф, не особенно заботясь о том, чтобы она попала на прежнее место. Это не важно, здесь полный беспорядок…
Перегнувшись на левую сторону, он сумел достать другую коробку. Он не поверил своим глазам, когда раскрыл ее.
Дарвон. Дарвосет. Комбинированный дарвон. Морфос и комбинированный морфос. Либриум. Валиум. И новрил. Десятки, десятки, десятки коробок с образцами. Прекрасные коробки. Дорогие, желанные, вожделенные коробочки. Он разорвал одну из них и увидел капсулы, запечатанные в пластик, именно такие, как те, что она приносит ему каждые шесть часов.
НЕ ПРИМЕНЯТЬ БЕЗ ПРЕДПИСАНИЯ ВРАЧА. — гласила надпись на упаковке.
— Господи Боже, да ведь врач там, внутри! — выдохнул Пол, сорвал зубами пластиковое покрытие и прожевал три капсулы сразу, почти не замечая, какие они дико горькие.Проглотив их, он помедлил, внимательно посмотрел на пять оставшихся в упаковке капсул и проглотил еще одну.
Потом он торопливо и испуганно огляделся. Конечно, он знал, что облегчение не может наступить так быстро, и тем не менее чувствовал облегчение. Казалось, иметь лекарство важнее, чем его принимать. У него появилось чувство, что он обрел власть над луной, вызывающей приливы: он просто наклонился и взял в руки эту власть. Изумительное, грандиозное состояние… с примесью страха, ощущения вины за совершенное святотатство.
Если она сейчас вернется… — Да. Я все понял.
Он посмотрел на коробку с лекарствами, прикидывая, сколько коробочек новрила серая мышка по имени Пол Шелдон, тайком прокравшаяся куда не следовало, сможет утащить незаметно для Энни Уилкс.
Он нервно хихикнул при мысли о том, что лекарство не просто подействовало на его ноги. Если выражаться точно, оно принесло настоящий кайф.
Давай двигайся, придурок. Некогда сидеть и балдеть.
Он взял пять коробочек — всего тридцать капсул — и заставил себя не трогать остальные, затем перемешал все лекарства, надеясь, что в коробке теперь воцарился прежний хаос, аккуратно закрыл коробку и поставил в шкаф. По шоссе ехала машина.
Он выпрямился в кресле и в паническом ужасе широко раскрыл глаза. Руки его инстинктивно вцепились в подлокотники кресла. Если это Энни, то он в ловушке и ему конец. Он не сумеет вовремя добраться до спальни на этой неповоротливой махине. Может, ему удастся треснуть ее шваброй по голове, прежде чем она скрутит ему шею, как цыпленку?
Он сидел в инвалидном кресле, на коленях у него лежали коробочки с образцами новрила, а ноги безжизненно покоились на подставке. Он сидел и прислушивался: проедет машина мимо или свернет во двор.
Шум мотора нарастал, нарастал… потом стал стихать.
Отлично. Пол, малыш, может, до тебя не дошло предупреждение?
До него дошло. Он в последний раз посмотрел на картонные коробки. Вроде бы они стояли так же, как и раньше (полной уверенности быть не могло, так как раньше дымка боли застилала ему глаза), но он понимал, что коробки здесь могут, стоять вовсе не в беспорядке. При глубоком неврозе у человека обостряется внимание, и вполне возможно, что она в точности запомнила место каждой коробки. Этого не надо бояться, с этим можно только смириться. В конце концов ему было необходимо лекарство, и ему каким-то образом удалось выбраться из своей комнаты и добраться до лекарства. Если последует наказание — что ж, он не мог поступить иначе. Правда, такое смирение — признак самой скверной перемены, которая произошла с ним по вине Энни: он превратился в загнанное, сломленное болью животное, утратившее все моральные критерии для своих поступков.
Он медленно развернул кресло, постоянно оборачиваясь, чтобы придать колесам нужное направление. Еще недавно одно такое движение заставило бы его кричать от боли, но сейчас боль отступала, ее заливал благословенный прилив.
Он выкатился в коридор, и его пронзила жуткая мысль: если пол в ванной чуть влажный или грязный…
Он оглянулся. Он настолько поверил, что колеса не могли не оставить следов на белых плитках пола, что на мгновение действительно увидел следы. Он тряхнул головой и посмотрел еще раз. Никаких следов. Но дверь ванной открыта шире, чем прежде. Он откатился назад к двери, чуть повернул кресло, дотянулся до дверной ручки и наполовинуприкрыл дверь, присмотрелся и слегка поправил. Вот так. Теперь все как было.
Он уже начал поворачивать кресло, собираясь отправиться обратно в свою комнату, и вдруг заметил, что кресло развернуто как раз в сторону гостиной, а в гостиной в большинстве домов бывает телефон.
Сверкнула ослепительная вспышка, и туман в его голове рассеялся.
— Алло, полицейский участок Сайдвиндера, офицер АБВ у телефона.
— Слушайте внимательно, офицер АБВ. И не перебивайте меня, так как я не знаю, сколько времени в моем распоряжении. Меня зовут Пол Шелдон. Я нахожусь в доме Энни Уилкс на положении пленника по крайней мере две недели. Может быть, месяц. Я…
— Энни Уилкс!
— Приезжайте немедленно. И пришлите «скорую помощь». Только, ради всего святого, приезжайте, пока она не вернулась…
— Пока она не вернулась, — простонал Пол. — О да. Пока не вернулась.
Да с чего ты взял, что у нее вообще есть телефон? Ты что, слышал когда-нибудь, как она с кем-нибудь разговаривает? Кому она будет звонить? Добрым соседям Ройдманам?
Пусть болтать по телефону ей действительно не с кем, но она должна понимать, что бывают непредвиденные случаи: она может упасть с лестницы и сломать ногу или руку, сарай может загореться..
Сколько раз этот якобы имеющийся телефон звонил?
А что, он обязательно должен был при тебе звонить? Телефон должен непременно звонить раз в сутки, иначе приходит Телефонный Бог и уносит его в горы? Кстати говоря, я большую часть времени провел без сознания.
Упускаешь шанс. Гонишь от себя счастливый случай и сам это понимаешь.
Да, он это понимал, но не мог устоять перед такими соблазнами, как образ телефона, воображаемая трубка в руке, прохладная, черная, воображаемое жужжание диска при наборе номера, воображаемый гудок.
Он повернул кресло таким образом, чтобы оно оказалось точно напротив двери гостиной, и поехал вперед.
Воздух в гостиной был тяжелый, спертый и влажный. Несмотря на то что шторы на окнах были опущены лишь наполовину и приоткрывали чудесный вид на горы, казалось, что вкомнате слишком темно — наверное, из-за темных тонов. В гостиной преобладал темно-красный цвет, как будто здесь пролилось немало венозной крови.
Над камином висел фотопортрет отталкивающего вида женщины: маленьких глазок почти не было видно на мясистом лице. Сморщенные губы формой напоминали розовый бутон. Портрет был обрамлен вычурной золоченой рамкой в стиле рококо. Размер портрета примерно соответствовал размерам портретов президента, висящих в почтамтах больших городов. Полу не нужно было нотариально заверенного свидетельства, чтобы установить, что на фотографии изображена пресловутая матушка Энни.
Он проехал чуть дальше. Левое колесо его кресла нечаянно толкнуло столик, стоявшие на нем керамические безделушки покачнулись, и одна из них — глиняный пингвин, сидящий на глиняной ледяной глыбе, — упала.
Не раздумывая он протянул руку и поймал фигурку. Это движение вышло почти непроизвольным… и быстрая реакция сделала свое дело. Он с силой сжал пингвина в кулаке, стараясь унять дрожь. Поймал, и хорошо, дайна полу тут ковер, может, она все равно бы не разбилась…
А если бы РАЗБИЛАСЬ! — завопило его сознание. Если бы РАЗБИЛАСЬ! Давай двигай к себе в комнату, пока ты тут не оставил… следов.
Нет. Не теперь. И пусть он сейчас до смерти боится. Но он добрался сюда очень дорогой ценой. И если есть шанс добиться успеха, его надо использовать.
Он оглядел комнату, обставленную неуклюжей тяжелой мебелью. Ее облик должны были бы определять окна с полукруглым верхом и роскошный вид на Скалистые горы, но на самом деле его определял портрет грузной женщины, заключенный в безвкусную золоченую раму, изукрашенную завитушками.
Около кушетки, с которой Энни могла бы смотреть телевизор, стоял стол, а на нем — обыкновенный телефонный аппарат с диском.
Осторожно, едва дыша, он поставил глиняного пингвина (на глиняной ледовой глыбе была надпись: ОКОНЧЕН МОЙ РАССКАЗ) на ненадежный столик и двинулся к телефону.
Напротив дивана стоял еще один столик, и Пол далеко объехал его, так как на нем стояла гнусная зеленая ваза с засохшими цветами, и все это сооружение выглядело так, словно было готово опрокинуться от малейшего прикосновения.
Никаких машин за окном — только вой ветра.
Он взялся за телефонную трубку и медленно поднял ее.
Еще до того, как он поднес трубку к уху и не услышал никаких звуков, у него возникло необъяснимое предчувствие поражения. Так же медленно он положил трубку на рычаг.Ему вдруг вспомнилась строчка из старой песенки Роджера Миллера: Телефона нет, и бассейна нет, нету даже сигарет. Неожиданно эта чепуха обрела определенный смысл.
Он проследил, куда тянется телефонный шнур, увидел на плинтусе квадратную розетку и убедился, что штепсель вставлен как следует. Все как следует.
Как сарай с батареями на крыше.
Пристойная внешность — это очень, очень важно.
Он прикрыл глаза и представил себе, как Энни вытаскивает штепсель, заливает в дырочки розетки клей и вставляет штепсель на место. Телефонная компания никогда не узнает, что телефон Энни Уилкс не в порядке, если только кто-нибудь, не дозвонившись до нее, не обратится с просьбой проверить линию. Но ей ведь никто не звонит, не так ли? Она будет ежемесячно получать счета за молчащий телефон и аккуратно оплачивать их — составная часть нескончаемой борьбы за пристойную внешность, такая же, как окраска сарая и установка батарей на его крыше. Неужели она испортила телефон специально на такой вот случай? Неужели она предусмотрела, что он сумеет выбраться из своей комнаты? Едва ли. Телефон — работающий телефон — наверняка действовал ей на нервы задолго до появления Пола в доме. Наверняка ей случалось лежать ночью без сна, прислушиваться к завываниям ветра за окном и думать о людях, которые смотрят на нее с неприязнью или с открытой недоброжелательностью, обо всех ройдманах мира, которые могут в любой момент позвонить ей и прокричать в трубку: Ты сделала это, Энни Уилкс! Тебя вызывали в Денвер, и мы знаем, что ты это сделала! Была бы ты невиновна, тебя не стали бы вызывать в Денвер! Несомненно, она подала заявку на исключение ее номера из телефонных справочников и добилась своего — любой, кого обвиняли в серьезном преступлении (а Денвер означает, что преступление было серьезным) и затем оправдали, поступил бы так же, — но человека, страдающего таким глубоким неврозом, это не успокоило бы надолго. Они все в заговоре против нее, если им понадобится, они узнают любой номер, скажем, юристы, которые вели дело против нее, будут рады дать ееномер всякому, кто попросит, а они попросят, можно не сомневаться… Ведь мир в ее глазах окутан мраком, в котором непрерывно движутся людские массы; враждебная вселенная окружает единственный ярко освещенный островок сцены… ее. Поэтому стоит уничтожить телефон, заставить его замолчать, как она заставит замолчать его самого, если узнает, что он совершил.
Его вдруг охватила паника, и он вспомнил, что должен попасть к себе в комнату, где-то спрятать лекарство и подъехать обратно к окну, чтобы она не заметила никаких перемен, абсолютно никаких перемен. На этот раз он согласился с внутренним голосом, чистосердечно согласился. Он осторожно отъехал от телефона на достаточное расстояние, чтобы развернуться, и начал выполнять этот трудоемкий маневр, следя за тем, чтобы случайно не задеть столик.
Он почти завершил разворот, когда услышал приближающийся шум мотора. Теперь он знал, просто знал, что это Энни возвращается из города.34
Он едва не потерял сознание, охваченный таким ужасом, какого не знал никогда, ужасом, пронизанным острым, сводящим с ума чувством вины. Ему вдруг вспомнился единственный случай, отдаленно напоминающий сегодняшний по накалу переживаний. Тогда ему было двенадцать лет и он остался дома один, так как были летние каникулы, отец отправился на работу, а мама уехала в Бостон с миссис Каспбрак из дома напротив. Ему попалась на глаза пачка сигарет, он достал одну и жадно закурил. Его затошнило, но в то же время он чувствовал себя превосходно. Так, по его представлениям, должны были чувствовать себя грабители, проникшие в банк. Когда он выкурил сигарету до половины и в комнате было полно дыма, он услышал, как открывается входная дверь. Поли? Это я, я забыла дома кошелек! Он бешено замахал руками, стараясь разогнать дым и понимая, что это ничего не даст, понимая, что он пойман, понимая, что его ждет выволочка.
Сегодня его ждет нечто более серьезное, чем выволочка.
Он вспомнил сон, увиденный после одного из недавних обмороков, — Энни говорит ему: Пол, если ты так рвешься на свободу, я с радостью отпущу тебя, и спускает оба курка двустволки.
Шум двигателя стал немного тише, так как подъехавшая машина сбавила скорость. Это она.
Пол положил онемевшие ладони на колеса и поехал к двери, кинув взгляд на столик с безделушками. Стоит ли глиняный пингвин на прежнем месте? Неизвестно. Можно тольконадеяться, что это так.
Набирая скорость, он пересек коридор. Он надеялся с ходу проскочить в дверной проем спальни, но кресло было сориентировано чуть-чуть неверно. Совсем чуть-чуть, но размеры дверного проема были таковы, что этого чуть-чуть оказалось достаточно. Кресло натолкнулось на правый косяк и отскочило.
Ты не поцарапал краску? — заорало на него его сознание. Боже всемилостивый, ты не поцарапал краску, не оставил улику?
Царапины не было. Была маленькая вмятина, но царапины не было. Слава Богу. Он откатился немного назад, стараясь направить кресло точно в дверь.
Шум мотора медленно приближался. Теперь Пол мог расслышать скрип снега под колесами.
Ближе… Она близко…
Он покатился вперед, и ступицы колес его кресла застряли в дверном проеме. Он сильнее нажал на колеса, сознавая, что усилия ни к чему не приведут, что он застрял словно пробка в бутылке — ни туда и ни сюда…
Он нажал еще раз (мускулы дрожали, как чересчур туго натянутые струны скрипки), и кресло с уже знакомым ему тихим скрипом проскользнуло в комнату.
«Чероки» свернул на подъездную дорогу.
У нее должны быть свертки, невнятно пробормотало его сознание. Пачки, бумаги, не исключено, еще какие-нибудь вещи, она будет идти осторожно, чтобы не поскользнуться,ты уже здесь, худшее позади, у тебя есть время, есть еще время…
Он отъехал от двери и заставил кресло описать неуклюжий полукруг. Когда кресло повернулось к двери боком, мотор «чероки» умолк.
Скачать книгу [0.18 МБ]
Пирамида