Луис задрал голову и увидел безумно-бесконечную россыпь звезд. Отдельных созвездий не приметить, и он опустил взгляд. Опять в душу вползла тревога. Перед ним — скала, неровная, где выщербленная, где уступчатая, и воображение дорисовало силуэты и барельефы: вон вроде корабль, а вон — барсучья морда, неподалеку — будто суровое лицо под капюшоном. А ступени зато ровнехоньки.
Луис взобрался на вершину, остановился, свесив голову на грудь, чтобы быстрее отдышаться. Легкие — как в тисках, а в боку что-то колет огромной занозой.
В стремительном, порывистом танце ветер закружил, закрутил его волосы, рыкнул страшным драконом в ухо.
Ночь выдалась светлее, чем в прошлый раз. То ли туч тогда нагнало, то ли он не смотрел по сторонам. Не все ли равно?
Но сейчас светло, и ему видно. Видно то, от чего побежали мурашки по спине.
Как все похоже на Кошачье кладбище и на гору валежника!
НЕ ПРИТВОРЯЙСЯ. ТЫ ВСЕ ПРЕКРАСНО ЗНАЛ. ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, ДОГАДЫВАЛСЯ ИЛИ МОГ ПРЕДВИДЕТЬ: НЕСПРОСТА МОГИЛКИ РАСПОЛОЖЕНЫ ПО КРУГУ, ВЕДЬ ОНИ ПОВТОРЯЮТ СИМВОЛ, СПИРАЛЬ…
Он стоял на вершине могильника, подставив лицо свету звезд и мраку ночи. Ведь здесь тоже можно угадать огромную спираль, словно пунктиром намеченную сложенными из камней пирамидками. Только собственно пирамидок уже нет. Каждая разверста и из-под нее тщится выбраться на волю некогда похороненная тварь. Пирамидки развалились, но очертания спирали проступили отчетливее.
ВИДЕЛ ЛИ КТО-НИБУДЬ ЭТО С ВЫСОТЫ? Луису вспомнились огромные наскальные рисунки какого-то индейского племени в Андах. ВИДЕЛ ЛИ КТО-НИБУДЬ ЭТО С ВЫСОТЫ? И ЕСЛИ ВИДЕЛ,ЧТО ЕМУ ПОДУМАЛОСЬ?
Он опустился на колени, положил тело сына и облегченно вздохнул, скорее даже простонал.
Мысль вновь обретала четкость и ясность. Перочинным ножом взрезал пластырь, скреплявший кирку и совок, лязгнув, они упали наземь. Луис рухнул следом, раскинув руки и ноги, бездумно уставился на звезды.
ЧТО ЖЕ ПОВСТРЕЧАЛОСЬ МНЕ В ЛЕСУ? АХ, ЛУИС, ЛУИС, НЕУЖТО ТЫ И ВПРЯМЬ ВЕРИШЬ, БУДТО ЧТО-ТО ВЫЙДЕТ ИЗ ЭТОЙ ДРАМЫ, КОТОРУЮ ТЫ РАЗЫГРЫВАЕШЬ? С ТАКИМИ-ТО ДЕЙСТВУЮЩИМИ ЛИЦАМИ?
Но отступать поздно, и Луис это понимал. Он все еще пытался разубедить себя: А ВДРУГ ВСЕ ОБРАЗУЕТСЯ? РИСК — ДЕЛО БЛАГОРОДНОЕ, А ЗДЕСЬ РИСК ПРОДИКТОВАН ЛЮБОВЬЮ. ДА И СЛУЧИСЬ ЧТО… ПЛОХОЕ… НИКТО, КРОМЕ МЕНЯ, НЕ УЗНАЕТ. Я СО ВСЕМ И ПОКОНЧУ. ВЕДЬ У МЕНЯ В ЧЕМОДАНЧИКЕ (НЕ В ТОМ, ЧТО НА КУХНЕ, А В ТОМ, ЧТО В ВАННОЙ КОМНАТЕ, Я ЕГО ЕЩЕ ПРОСИЛ ПРИНЕСТИ, КОГДА У НОРМЫ СЕРДЦЕ СДАЛО) ЕСТЬ ВСЕ НЕОБХОДИМОЕ… ШПРИЦЫ…
Мысли его затмились бессловесной, но истовой молитвой. Приподнявшись, но не вставая с колен, Луис взялся за кирку и начал ковырять землю. Всякий раз, ударяя по твердому грунту, он подавался вперед, едва не падая, как древний римлянин на собственный меч. Мало-помалу ямка росла и вглубь и вширь. Он руками выбирал камни и отбрасывал в сторону, не очищая от налипшей земли. Но кое-какие складывал рядом — для пирамидки.
56
Рейчел хлопала себя по щекам, пока они не начали гореть. И все равно ее клонило ко сну. Вскинувшись в очередной раз, она убедилась, что едет в районе Питсфилда — одна-одинешенька на шоссе. Ей померещилось, будто десятки блестящих, безжалостных глаз вперились в нее, мигая холодными искорками, грозя пожрать.
Нет, это всего лишь огоньки рефлекторов на разделительной полосе, куда спросонья Рейчел завела машину. Пришлось выруливать влево. Взвизгнули шины, что-то скрежетнуло — наверное, машина зацепила один из рефлекторов. Сердце запрыгало в груди, вырываясь из теснины ребер, перед глазами замелькали серебряные мушки. Они то увеличивались, то уменьшались — в такт пульсу. Однако несмотря на страх (ведь она чуть не выехала на встречную полосу!), на громкоголосую песню по радио, она снова окуналась в дремоту.
Странные мысли лезли в голову. «Наверное, ум за разум зашел», — пробормотала Рейчел под аккомпанемент рок-н-ролла. Она хотела было рассмеяться, но не получилось. Потому что пришедшая в голову мысль сейчас, в разгар ночи, вдруг обрела жутковатую достоверность. Рейчел казалось, что она — Дюймовочка, попавшая в середину рогатки там, где резинка. Резинка натягивается, не пускает дальше, гасит усилия слабой девочки… и кто же победит… какая сила возобладает… чему равно противодействие… надо вспомнить физику… НЕ ЛЕЗЬ… тело в состоянии покоя… ПОКОЙНОЕ ТЕЛО, НАПРИМЕР, ЕЕ СЫНА… а если дать ему импульс…
На этот раз шины отчаянно мяукнули, машину потащило на обочину, ударило о заградительные столбики. Руль вдруг перестал слушаться. Рейчел изо всех сил затормозила ирасплакалась. Ведь она заснула! Не просто забылась на мгновение, а заснула, ей даже снился сон… а машина мчалась со скоростью девяносто километров в час. Не будь ограждения… или случись ей въехать в большой столб…
Она поставила машину в стороне, закрыла лицо руками и заплакала еще горше. Ее снедали страх и недоумение.
ЧТО, ЧТО МЕШАЕТ МНЕ, НЕ ПУСКАЕТ К МУЖУ?
Собравшись с силами, поехала дальше. Вроде с рулем все в порядке, хотя завтра, когда будет сдавать машину прокатной фирме, неприятного разговора не избежать.
Ничего, НЕ БЕДА. СЕЙЧАС ГЛАВНОЕ — НЕ СПЕШИТЬ. ПЕРВЫМ ДЕЛОМ ВЫПЬЮ КОФЕ.
Увидев поворот на Питсфилд, Рейчел свернула и уже километра через два увидела яркие огни заправочной станции, услышала порыкивание моторов. Пополнила бак с горючим («ЭХ, КТО-ТО крепко к вам приложился!» — чуть ли не с восхищением заметил служащий), зашла в кафе, где пахло растопленным салом и… благословенным, крепким кофе.
Рейчел выпила три чашки подряд, как лекарство. В крепкий черный кофе она добавила очень много сахара. У стойки бара и за отгороженными столиками сидели шоферюги, они напропалую заигрывали с официантками, а те лишь устало посматривали на них — так смотрят сестры-сиделки на тяжелобольных, и на лицах у них играли мертвенные бликинеоновых огней.
Рейчел расплатилась, вернулась к машине. Она не заводилась. За поворотом ключа зажигания следовал лишь щелчок.
Рейчел в бессильной ярости принялась молотить кулаками по рулю. Несомненно, какая-то сила хочет задержать ее. С чего бы это не завестись почти новой машине, не проехавшей и пяти тысяч миль. Но она не заводилась, и все тут. И, видно, сидеть Рейчел в этом Питсфилде, хотя до дома рукой подать.
Она прислушалась к отъезжавшим грузовикам. И вдруг безжалостная мысль ударила молнией: а ведь среди них был и грузовик, лишивший жизни ее сына. Только заправившись, наверное, не покряхтывал, а довольно похрюкивал. Рейчел уронила голову и заплакала.
57
Луис запнулся обо что-то и растянулся на земле. Ему вдруг почудилось, что он не сможет подняться — не хватит сил — так и будет лежать, слушая разноголосицу квакшей на Божкиной топи далеко позади и не более стройный хор стонущих, натруженных мышц в собственном теле. Будет лежать, пока не уснет. Или умрет. Последнее более вероятно.
Как в полусне помнил он, что сунул брезентовый сверток в вырытую яму, закидал землей — прямо голыми руками. Кажется, даже пирамидку выстроил, все честь по чести…
А что было дальше, он почти не помнил. Наверное, спустился по ступеням на землю, иначе как бы он здесь оказался? А, собственно, где это — здесь? Он огляделся: вокруг старые сосны, значит, недалеко и гора валежника. Выходит, он прошагал всю Божкину топь и не заметил? Все может быть.
ХВАТИТ. ДАЛЬШЕ НЕ ПОЙДУ. УСНУ ЗДЕСЬ.
Но тотчас же поднялся — его подгоняла малоутешительная мысль. Останься он здесь, и лесное исполинское чудище непременно найдет его, как знать, вдруг оно сейчас ищет-рыщет по лесу?
Он провел рукой по лицу и с оторопелым удивлением увидел на ладони кровь. И когда это нос начал кровоточить?
— Да плевать мне сто раз! — пробормотал он и принялся без особого рвения нашаривать кирку с совком.
Минут через десять ходьбы показалась гора валежника. Кое-как, спотыкаясь, он одолел ее и был уже почти на земле, как вдруг, не удержавшись, взглянул вниз. Сразу же под ногой хрустнула ветка (предупреждал ведь Джад: «Под ноги не смотрите»), качнулась другая, и Луис ногами вперед полетел наземь. Упал он тяжело, сбив дыхание.
ЧЕРТ ПОДЕРИ! НА ВТОРОМ КЛАДБИЩЕ ОКАЗЫВАЮСЬ. НЕ МНОГОВАТО ЛИ ЗА ОДНУ НОЧЬ?
Он снова принялся шарить в поисках своих орудий. Ага, вот они. Осмотрелся, благо светила луна. Рядом покоится ДЫМОК, тот КОТОРЫЙ БЫЛ ПАСЛУШНЫЙ, устало вспомнил Луис. И ЕЩЕ ТРИКСИ. Ее задавило на шоссе. Ветер не унимался, неподалеку лязгала жестянка о жестянку. Наверное, память об умершем любимце увековечена на бывшей консервной банке, разрезанной и выпрямленной в длинную полосу — нелегко пришлось отцу какого-нибудь безутешного малыша — и прибитую к колышку. И к Луису вдруг вернулись былые страхи. Но он слишком устал, и ни былой дурноты, ни бешеного сердца не почувствовал. Все: дело сделано. А равномерное лязганье во тьме словно оповестило об этом. Он миновал могилу МАРТЫ, НАШЕЙ ЛЮБИМОЙ КРОЛЬЧИХИ, умерла 1 марта 1965-го, следом за ней — холмик, под которым покоился ГЕН. ПАТТОН, перешагнул корявую доску, указующую последнее пристанище ПОЛИНЕЗИИ. Лязганье, похоже, сделалось громче. Луис остановился, пригляделся. В землю воткнут жестяной прямоугольник, на котором при свете луны Луисразобрал: РИНГО, НАШ ХОМЯЧОК. 1964-1965. Полоска жести на углу держалась, что называется, на честном слове и при каждом порыве ветра билась об арку «ворот». Луис нагнулся, чтобы поправить жестянку и застыл… волосы зашевелились на темени.
Что-то или кто-то возился по ту сторону завала.
Звуки были тихие: шорох хвои, скрип ветки, шелест кустов.
— Гейдж, это ты? — хрипло позвал Луис.
От одного вопроса волосам впору встать дыбом: ночью взрослый мужчина кличет своего мертвого сына. Луиса забила крупная дрожь — не унять. Словно предсмертные конвульсии.
— Гейдж, это ты?
Звук его голоса растворился во тьме.
НЕТ, ЕЩЕ РАНО. НЕ СПРАШИВАЙ, ОТКУДА Я ЗНАЮ. ЗНАЮ — И ВСЕ ТУТ. ЭТО НЕ ГЕЙДЖ. ЭТО… ЧТО-ТО ИНОЕ.
Ему вспомнились слова Элли: ОН СКАЗАЛ: «ЛАЗАРЬ, ИДИ ВОН!» ЕСЛИ Б ОН ИМЯ НЕ НАЗВАЛ, МОЖЕТ, ВСЕ КЛАДБИЩЕ БЫ ОЖИЛО.
Снова раздался шорох по ту сторону завала. По ту сторону барьера. Слышно даже за порывами ветра. Будто подкрадывается что-то страшное, щекочет первородные чувства. Перед глазами рисовалась ужасная и отвратительная картина: вот-вот выползет какой-нибудь огромный крот или шлепнется наземь гигантская летучая мышь.
Луис попятился — прочь, прочь с Кошачьего кладбища, — боясь даже повернуться спиной к выбеленной луной куче валежника. И лишь отойдя достаточно далеко, пустился бегом по тропе. С полкилометра она виляла по лесу, затем вывела на поле, за которым — дом. И откуда только взялись силы?!
Бросив свое снаряжение в гараж, он постоял у дома, глядя на тропу, потом перевел взгляд на небо. Четверть пятого, скоро начнет светать. Утро надвигалось с Атлантики, но здесь, в Ладлоу, пока царствовала ночь. И не сдавался ветер.
На ощупь вдоль гаражной стены, он добрался до черного хода, отпер дверь. Миновав кухню, не зажигая света, зашел в ванную — смежную с гостиной. И лишь там включил лампу. И первым делом увидел Чера: тот сидел на сливном бачке за унитазом и смотрел на хозяина мутно-желтыми глазами.
— Ты дома, Чер? — удивился Луис. — Мне казалось, тебя выпустили погулять.
Чер лишь зыркнул на него: что, забыл, что ли? Сам же меня пинком во двор выгнал.
Верно, вспомнил Луис. И окно в кладовке потом закрыл, чтоб коту домой не попасть. Впрочем, хватит себя обманывать. Чер всякий раз, когда хотел, попадал домой. И в этом одна из перемен.
Да не все ли равно? Особенно сейчас, после всего содеянного. Когда от усталости он готов на четвереньках ползти. Хуже того: он чувствовал себя скорее как оживший труп-зомби из приключенческого романа или персонаж из стихов Томаса Стирнса Эллиота «Пустые люди».
МНЕ Б ПАРУ КЛЕШНЕЙ, ТОГДА В ДВА СЧЕТА ОДОЛЕЛ И БОЖКИНУ ТОПЬ И ВЕСЬ ПУТЬ К ИНДЕЙСКОМУ МОГИЛЬНИКУ.
— У меня, Чер, голова соломой набита, — хрипло пробормотал он, расстегивая рубашку. — Ей-богу. Поверь, брат.
Он крепко ссадил и ушиб левый бок. А, закатав штанину, увидел, что бережно забинтованное разбитое колено распухло, вздулось этаким воздушным шариком, почернело. Перестань он сейчас двигать ногой, колено потом не разогнешь, и боль будет адская. Похоже, колено будет ему теперь напоминать о себе всю жизнь, во всякий ненастный день.
Луис протянул руку — хотел погладить кота и немного успокоиться, но Чер спрыгнул с бачка и, пошатываясь, словно пьяный, отошел, удостоив Луиса лишь взглядом.
В аптечке нашлась мазь, Луис присел прямо на унитаз, намазал больное колено и поясницу, что сделать оказалось весьма затруднительно.
Войдя в гостиную, включил свет, постоял у лестницы на второй этаж, бестолково озираясь. Вроде все знакомо, и все какое-то другое. Вот здесь он стоял в рождественскую ночь, протягивая жене подарок — сапфировое колье. Да, коробочку он заранее положил в карман халата. Вот стул, сидя на котором он толковал дочери о смерти после сердечного приступа Нормы Крандал. Верит ли теперь он собственному объяснению? Вон в том углу стояло рождественское дерево, а на том окне красовалась изготовленная Элли из бумаги индейка, больше похожая на корову какого-нибудь художника-футуриста. А задолго до Рождества в гостиной было пусто — лишь громоздились ящики и коробки с пожитками новоселов, приехавших из другого уголка страны. Как мало они нажили вместе, думалось тогда Луису; капля в холодном и чужом мире, где знать не знают его семьи и даже имени.
Какое-то все другое сейчас… Сколько б отдал, чтобы никогда и не слыхивать об этих краях, об университете, о Ладлоу, о Джаде и Норме Крандал! Чтоб повернуть время вспять.
Он поднялся наверх, заглянул во вторую ванную, приставив табуретку, достал из аптечки наверху маленький черный чемоданчик. Отнес в спальню, открыл, порылся. Да, шприцы на месте, если понадобятся. Среди бинтов, хирургических ножниц и кетгута он нашел несколько смертоносных ампул.
Они тоже могут пригодиться.
Закрыл чемоданчик, поставил подле кровати. Выключил свет, растянулся на постели, закинув руки за голову. Какое блаженство — лежать вот так, на спине, в собственной постели. Мыслями он снова перенесся в диснеевскую Страну Чудес. Вот он в белом костюме за рулем белого фургончика, снаружи на нем нарисованы уши Микки-Мауса. Нельзя же, чтоб почтеннейшая публика догадалась об истинном назначении фургончика. И испугалась.
Рядом с ним в фургончике — Гейдж, загорелый, здоровый, голубовато поблескивают белки глаз. Вот слева любимец мальчишек и девчонок Балбес пожимает руку малышу, а тот прямо замер от восторга. А вон Винни Пух позирует с двумя смеющимися бабусями в брючных костюмах. А третья бабуся щелкает фотоаппаратом. Вон малышка в нарядном платьице кричит: «Тигра, милая! Любименькая Тигра!»
Он с сынишкой на дежурстве, объезжают парк, зорко глядя по сторонам. Мигалка «Скорой помощи» на крыше тщательно замаскирована. Случись с кем беда — они тут как тут, но людям глаза не мозолят. А беда может притаиться даже в этом сказочном уголке невинных забав, всякое бывает. Вон на главной аллее мужчина покупает фотопленку, улыбается, а не дай Бог вдруг откажет сердце. Или почует беременная, что вот-вот схватки начнутся, прямо на подходе к «Небесной колеснице». Девочка-подросток, красавица, прямо с журнальной обложки вдруг забьется в припадке эпилепсии, засучит ногами. Может и солнечный или тепловой удар хватить, а то и удар апоплексический. А под конецзнойного лета, когда нередки грозы, и от молнии недолго пострадать.
А еще в том парке видел Луис Волшебника Страны Оз, Веуикого и Ужасного. То около туннеля железной дороги в Волшебное Королевство, то его плоская и глупая рожица взирает с воздушного шара в небе. Ведь здесь Веуикий и Ужасный, как догадались Гейдж с Луисом — лишь очередной сказочный герой, как и Балбес и Микки-Маус, и Тигра, и достопочтенный утенок Дональд, правда, с ним никто не спешил фотографироваться, или даже здороваться. Луис с Гейджем его очень хорошо знали. Ведь несколько времени назад, еще в Ладлоу, столкнулись они с Веуиким и Ужасным. Он норовил подсунуть то стеклянный шарик — чтоб Гейдж насмерть подавился, то мешок от пылесоса — чтобы насмертьзадохнулся, то электрические розетки — раз-два, малыш, и ты уже в Вечности, всегда к твоим услугам. Веуикий и Ужасный был повсюду и всегда. Он нес смерть и в пачке сигарет, и в пакетике орехов, и в кусочке мяса. Как стрелочник, он следил за всеми путями в Небытие и Вечность. Грязные иглы шприцев, ядовитые насекомые, голые электрические провода, лесные пожары. Коварные роликовые доски ускользали из-под ног ребятишек, сбрасывая наездников прямо под колеса машин. Случись тому залезть в ванну или под душ, Веуикий и Ужасный тут как тут! Он рядом с вами и в аэропорту, в стакане воды, в куске хлеба. КТО ТАМ? — испуганно кричите вы в темноте, и он отвечает: «Это я, не волнуйся! Ну, как делишки? Говоришь, рак желудка? Бедняжка! Заражение крови? Ай-ай-ай! Белокровие? Атеросклероз? Тромбоз? Энцефалит? Остеомиелит? Ну, ничего! Раз-два, горе — не беда!
Бандит с ножом на пороге дома. Тревожный телефонный звонок среди ночи. В Северной Каролине в одном укромном уголке в кофеварке варили кровь… Вот таблетки, что еслисъесть пригоршню? Когда человек задыхается, у него синеют ногти, в последней отчаянной схватке за жизнь мозг поглощает весь кислород, изымая его даже из клеток под ногтями. Привет ребята, меня зовут Веуикий и Ужасный, можно просто — Оз. Да, мы с вами и так уже старые друзья. Я на минутку заглянул: дай, думаю, инфарктик маленький состряпаю или тромбиком около сердца пошурую. Пока. Мне пора к одной дамочке, она рожать вроде собралась, так я ей пузо-то покорежу. А там бегом-бегом дальше: в Омахе на пожаре дымком надо кое-кого придушить.
А ГДЕ-ТО КРИЧИТ СЛАБЫЙ ГОЛОСОК: «ТИГРА, МИЛЕНЬКАЯ! ТИГРА, ЛЮБИМЕНЬКАЯ! Я ТЕБЯ ВСЕГДА БУДУ ЛЮБИТЬ. Я НИКОГДА НЕ СОСТАРЮСЬ, НЕ ПОДПУЩУ ВЕУИКОГО И УЖАСНОГО. Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ…»
МЫ С СЫНОМ ВСЕ ВРЕМЯ НАЧЕКУ, СМОТРИМ В ОБА. ВЕДЬ ГЛАВНОЕ В ЖИЗНИ — НЕ ВОЙНА, НЕ ЛЮБОВЬ, А ИЗНУРИТЕЛЬНАЯ, НО БЛАГОРОДНАЯ БОРЬБА С ВЕУИКИМ И УЖАСНЫМ. ПОТОМУ-ТО МЫ С СЫНОМ И КРУЖИМ В ЭТОМ ФУРГОНЧИКЕ ПО АЛЛЕЯМ ПАРКА ВО ФЛОРИДЕ. «МИГАЛКА» СПРЯТАНА ДО ПОРЫ… НИКТО И НЕ ДОЛЖЕН О НЕЙ ЗНАТЬ. ВЕДЬ СЕРДЦЕ ТВЕРЖЕ КАМНЯ, И КАЖДЫЙ ВЗРАЩИВАЕТ В НЕМ, ЧТО МОЖЕТ… И ВОЗДЕЛЫВАЕТ.
Мысли и видения эти убаюкали Луиса Крида, мало-помалу отключили его разум… следом исчезли и сами мысли. Луис проваливался в глубокий, беспросветный сон.
Не успело порозоветь небо на востоке, как на лестнице в доме Кридов послышались шаги. Медленные и нетвердые, но решительные. В сером полумраке коридора появилась тень. А с ней — нестерпимый запах, вонь. Даже в глубоком забытьи Луис почуял эту вонь, что-то пробормотал и отвернулся к стене. Дышал он глубоко и ровно.
Тень замерла у двери в спальню. Потом шагнула в комнату. Луис лежал, зарывшись лицом в подушку. Белые, без кровинки руки потянулись к докторскому чемоданчику, щелкнул замок, чемодан открылся.
Зашуршало, клацнуло, тихо стукнуло — в чемоданчике рылись.
Руки равнодушно ощупали и отложили ампулы, шприцы. Но вот нашли что-то, вытащили. В рассветных лучах блеснула острая сталь.
Почти неслышно тень удалилась.
Часть третья
ВЕУИКИЙ И УЖАСНЫЙ
«Иисус же, опять скорбя внутренне, приходит ко гробу. То была пещера, и камень лежал на ней. Иисус говорит: отнимите камень.
Сестра умершего, Марфа, говорит Ему: Господи! уже смердит; ибо четыре дня, как он во гробе…
(Помолившись) Он воззвал громким голосом: Лазарь! иди вон!
И вышел умерший, обвитый по рукам и ногам погребальными пеленами, и лицо его обвязано было платком.
Иисус говорит им: развяжите его, пусть идет».
(Евангелие от Иоанна, гл. XI: 38, 39, 43, 44)
«— И как я сразу не догадалась? — чуть не плача воскликнула она. — Даже не подумала! И ты тоже!
— Да о чем? — удивился он.
— О двух оставшихся желаниях, — торопливо проговорила она. — Ведь мы только одно попросили исполнить.
— И тебе мало? — возмутился он.
— Мало! — победоносно заключила она. — Мы попросим еще об одном. Беги бегом, поторапливайся, попроси, чтобы наш сынок снова был живым».
(У. Джекобс. «Обезьянья лапка»)
58
Джад Крандал проснулся, будто его толкнули. Он едва не упал со стула. Долго ли спал, он не знал. Может, минут пятнадцать, а может, и часа три. Взглянул на часы: начало пятого. Ему казалось, что все вещи в комнате чуть сдвинулись с привычных мест. Спина затекла от долгого неподвижного сидения.
ДУРАЧИНА СТАРЫЙ! ИШЬ, УГОРАЗДИЛО ЗАСНУТЬ! НЕ КО ВРЕМЕНИ!
Однако он понимал, что не все так просто. Он не заснул, дожидаясь Луиса, а был УСЫПЛЕН.
Скачать книгу [0.21 МБ]
Пирамида