Чарли Мэнкс задрал бровь.
— Есть только один способ это выяснить. Отойти в сторонку и оставить Лили на попечение своей матери. Может, проверим ее снова через несколько лет, посмотрим, сколько ее мать потребует с нас за то, чтобы с ней позабавиться. Может, она предложит нам нечто особенное — два по цене одного!
Лили пятилась всю дорогу до крыльца.
Изнутри снова донесся крик ее матери — голос у нее был хриплым, сердитым: Бинг Партридж нашел его очень похожим на голос пьяницы, мучимого похмельем. Скрежещущий, грубый голос:
— Лили! Сейчас же иди сюда или я скормлю твою яичницу чертовой собаке!
— Сука, — прошептал Бинг Партридж.
— Я склонен согласиться, Бинг, — сказал Мэнкс. — Когда дочь отправится со мной в Страну Рождества, мамашей тоже придется заняться. Вообще-то будет лучше, если мать и дочь исчезнут одновременно. Я бы предпочел не брать мисс Картер в Страну Рождества, но, может, ты найдешь ей какое-нибудь применение. Хотя мне в голову приходит только одно, для чего она действительно годится. Так или иначе, мне все равно. Они с матерью просто не должны больше видеться. А если учесть, что сотворит мамаша со своей дочерью, если не вмешиваться… что ж, я о ней не пролью ни слезинки!
Сердце у Бинга быстро и легко билось за грудиной. Во рту у него пересохло. Он нащупывал защелку дверцы, когда помогал Бинг. На мгновение грузовик закрыл землю и небо. Надпись «ВОСХОД: ДОСТАВКА» заполнила все поле зрения Бинга. Затем грузовик, погромыхивая, покатился дальше, волоча за собой петушиный хвост пыли, а Бинг сморщился от почти болезненно синего утреннего неба, неба без облаков и без границ, и прищурился, глядя, как проплывает за окнами дети по льду на КЛАДБИЩЕ ТОГО, ЧТО МОГЛО БЫ БЫТЬ.
— Куда ты собрался, Бинг? — спросил Чарли.
Бинг повернул на него дикий взгляд.
— Чего мы ждем? Пойдем туда. Пойдем прямо сейчас и спасем девочку!
— Нет, — сказал Чарли. — Не сейчас. Надо подготовиться. Наше время придет, и очень скоро.
Бинг смотрел на Чарли Мэнкса с удивлением… и определенной долей почтения.
— Да, — сказал Чарли Мэнкс. — Вот что, Бинг. Их матери могут поднимать ужасный шум, когда думают, что у них забирают дочерей, даже очень дурные матери, вроде мисс Картер.
Бинг кивнул.
— Как ты думаешь, ты смог бы раздобыть нам немного севофлурана у себя на работе? — сказал Мэнкс. — Может, тебе захочется прихватить с собой и пистолет с противогазом. Они пригодятся, я уверен.
Библиотекарша. 1991 г
Хэверхилл, штат Массачусетс
Мать сказала ей, не смей выходить за порог, но Вик и не вышла, она бежала всю дорогу, борясь со слезами. Прежде чем выйти наружу, она услышала, как отец сказал Линде: «Ой, оставь, она и так неважно себя чувствует», из-за чего не стало лучше, только хуже. Она схватила свой велосипед за руль и побежала с ним, а на дальнем краю двора забросила на него ногу и погрузилась в прохладные, душистые тени леса Питтман-стрит.
Вик не думала, куда едет. Тело само знало, куда направляет «Роли» — вниз по крутому склону холма, заставляя его трястись по грунтовой колее у подножия со скоростью почти тридцать миль в час.
Она ехала к реке. Река была на месте. Равно как и мост.
На этот раз потерялась фотография, увеличенный черно-белый снимок пухлого мальчика в сомбреро, держащегося за руку молодой женщины в платье-польке в горошек. Свободной рукой женщина прижимала платье к бедрам: ветер так и старался подбросить подол. Тот же ветер набросил несколько прядей светлых волос на ее дерзкое, насмешливое, почти миловидное лицо. Мальчик целился в объектив игрушечным пистолетом. Этот пухлый маленький стрелок с пустыми глазами был Кристофером МакКуином семи лет от роду. Женщина была его матерью, и в то время, когда делалась эта фотография, она уже умирала от рака яичников, который положит конец ее жизни в неполные тридцать три. Фотография была единственной вещью, оставшейся у него на память о ней, и когда Вик спросила, можно ли взять ее в школу, на урок рисования, Линда была против. Крис МакКуин, однако, отменил запрет жены. Крис сказал: «Эй. Я хочу, чтобы Вик ее нарисовала. Ближе им никогда не пообщаться. Просто верни ее, Пацанка. Я не хочу забывать, как она выглядит».
В тринадцать лет Вик был звездой своего шестого класса на художественных занятиях у мистера Эллиса. Он выбрал ее акварель «Крытый мост» на ежегодную школьную выставку в Ратуше… где она оказалась единственной работой из 6-го класса среди собрания картин из 7-го и 8-го классов, качество которых варьировалось от плохого к худшему. (Плохое: бесчисленные изображения деформированных фруктов в искривленных вазах. Худшее: портрет прыгающего единорога с радугой, извергающейся у него из задницы, словно бы в приступе техниколорного метеоризма.) Когда «Хэверхиллские ведомости» поместили на третьей полосе отчет о выставке, угадайте, какой картиной они решили сопроводить статью? К счастью, не единорогом. Когда «Крытый мост» вернулся домой, отец Вик потратился на березовую рамку и повесил его на стену, где у Вик когда-то красовался плакат «Рыцаря дорог». Вик давным-давно избавилась от Хоффа. Хофф был неудачником, а гоночные автомобили были драндулетами, из которых вытекало масло. Она по нему не скучала.
Последним их заданием в этом году было «живое рисование», и им предложили поработать с какой-нибудь фотографией, имевшей для них особое значение. В кабинете отца Вик над письменным столом было место для картины, и Вик очень хотела, чтобы отец мог, поднимая голову, видеть свою мать — в цвете.
Теперь акварель была готова, а накануне прибыла домой — в последний день занятий, после того как Вик опустошила свой шкафчик. Конечна же, эта акварель не была так же хороша, как «Крытый мост», Вик все же думала, что уловила в женщине на фотографии намек на костлявые бедра под платьем, оттенок усталости и рассеянности в улыбке. Отец смотрел на нее долгое время с видом одновременно и довольным, и немного грустным. Когда Вик спросила, что он думает, он всего и сказал: «Ты улыбаешься совсем как она, Пацанка. Никогда раньше не замечал».
Акварель прибыла домой… но фотографии не было. Вик не знала, что ее нет, пока мать не начала спрашивать о ней в пятницу днем. Сначала Вик думала, что фотография у нее в ранце, потом — что она у нее в спальне. К вечеру пятницы, однако, Вик дошла до выворачивающего внутренности осознания того, что ее у нее нет и она не имеет никакого представления, когда в последний раз ее видела. Утром в субботу — в первый славный день летних каникул — мать Вик пришла к тому же выводу, решила, что снимок пропал навсегда, и в состоянии, близком к истерике, сказала, что фотография была намного ценнее любой дерьмовой мазни ученицы шестого класса. И тогда Вик задергалась и ей пришлось уйти, выйти, испугавшись, что в неподвижности она сама станет гораздо более истеричной: перенести подобное чувство она не могла.
У нее саднило в груди, словно она крутила педали несколько часов, а не минут; дышала она прерывисто, как будто что есть силы выкладывалась, держа путь в гору, а не скользила по ровной поверхности. Но когда она увидела мост, то почувствовала что-то вроде покоя. Нет. Нечто лучшее, чем покой: она почувствовала, что все ее сознание отделилось, отстранилось от остальных ее составляющих, предоставив телу и байку делать свою работу. Так случалось всегда. За пять лет она проезжала по мосту почти дюжину раз, и это всегда меньше походило на испытание, нежели на ощущение. Она это не делала, но чувствовала: это было сновидческое осознание скольжения, отдаленное ощущение рева статических помех. Это не сильно отличалось от чувства погружения в дрему, закутывания в оболочку сна.
И даже когда ее шины начали постукивать о доски, она уже мысленно писала подлинную историю того, как нашла фотографию. В последний день занятий она показала эту фотографию своей подруге Вилле. Они разговорились о других вещах, а потом Вик пришлось бежать, чтобы успеть на свой автобус. Ее уже не было, когда Вилла поняла, что фотография осталась у нее в руках, так что подруга просто сохранила ее, чтобы позже вернуться за ней. Когда Вик доберется до дома после поездки на велосипеде, у нее будет и фотография, и готовый рассказ, и отец обнимет ее и скажет, что никогда о ней не беспокоился, а у матери будет такой вид, будто ей хочется плюнуть. Вик не могла бы сказать, какой реакции она ждала с большим нетерпением.
Только на этот раз дело обстояло иначе. На этот раз, когда она вернется, найдется один человек, которого не убедит ее правдивая-но-не-всамделишная история о том, где была фотография. И этим человеком будет сама Вик.
Вик выехала из другого конца туннеля и вплыла в широкий, темный коридор на втором этаже Хэверхиллской кооперативной школы. Около девяти утра в первый день летних каникул он был тускло освещенным и откликающимся на эхо пространством, настолько пустынным, что делалось немного страшно. Она коснулась тормоза, и велосипед пронзительно взвизгнул, останавливаясь.
Ей пришлось оглянуться. Она ничего не могла с собой поделать. Никто не мог запретить ей обернуться.
Мост «Короткого пути» проходил прямо через кирпичную стену, на десять футов вдаваясь в огромный коридор, столь же широкий, как и он. Нависала ли его часть снаружи над стоянкой? Вик так не думала, но не могла выглянуть из окна и проверить, не проникнув в какую-нибудь из классных комнат. Въезд в мост был окутан плющом, свисавшим мягкими зелеными пучками.
При виде «Короткого пути» ей стало слегка дурно, и школьный коридор вокруг нее на мгновение вспучился, словно капля воды, набухающая на ветке. Она чувствовала слабость, знала, что если не будет двигаться, то может начать думать, а думанье ни к чему хорошему не приведет. Одно дело — фантазировать о поездке по давно исчезнувшему крытому мосту, когда тебе восемь лет или девять, и совсем другое — когда тебе почти тринадцать. В девять лет это сон наяву. В тринадцать — галлюцинация.
Она заранее знала, что попадет сюда (это было написано зеленой краской на другом конце моста), но воображала, что выйдет на первом этаже, рядом с кабинетом рисования мистера Эллиса. Вместо того она оказалась заброшенной на второй, в десятке футов от своего шкафчика. Она разговаривала с подружками, когда разбирала его накануне. Вокруг было много отвлекающих шумов — крики, смех, топот пробегающих мимо детей, — но она все равно тщательно осмотрела свой шкафчик, прежде чем закрыть дверцу в последний раз, и была уверена, совершенно уверена, что полностью его опустошила. Тем не менее мост доставил ее сюда, а мост никогда не ошибался.
Нет никакого моста, подумала она. Фотография у Виллы. Она собирается отдать ее мне, как только со мной увидится.
Вик прислонила велосипед к шкафчикам, открыла дверцу своего собственного и осмотрела бежевые стенки и ржавый пол. Ничего. Она похлопала ладонью по полке в полу футе у себя над головой. Тоже ничего.
От беспокойства у нее все сжалось внутри. Она хотела, чтобы фотография уже была у нее в руках, хотела уйти отсюда, чтобы как можно скорее начать забывать о мосте. Но если ее не было в шкафчике, то она не знала, где искать дальше. Она начала закрывать дверцу — потом остановилась, приподнялась на цыпочки и снова провела рукой по верхней полке. Даже тогда она ее чуть было не пропустила. Каким-то образом один из углов фотографии попал в щель в конце полки, и поэтому она стояла, прижимаясь к задней стенке. Ей пришлось тянуться изо всех сил, чтобы к ней прикоснуться, пришлось вытягивать руку до самого предела, чтобы ее ухватить.
Вик зацепила фотографию ногтями, подвигала ее туда-сюда, и та высвободилась. Она снова опустилась на пятки, сияя от радости.
— Есть! — сказала она, с лязгом захлопывая дверцу шкафа.
Посреди коридора застыл уборщик, мистер Югли. Он стоял со своей шваброй, погруженной в большое желтое ведро на колесиках, глядя через весь коридор на Вик, ее велосипед и мост «Короткого пути».
Мистер Югли был старым и сгорбленным, и со своими очками в золотой оправе и галстуками-бабочками он больше походил на учителя, чем многие из учителей. Он работал еще и охранником-регулировщиком, а накануне пасхальных каникул запасался кулечками с мармеладным горошком для каждого ребенка, проходившего мимо него. Ходил слух, что мистер Югли устроился на эту работу, чтобы быть рядом с детьми, потому что его дети погибли при пожаре много лет назад. К сожалению, этот слух был верен, но оставлял без внимания тот факт, что мистер Югли сам стал причиной того пожара, заснув пьяным с горящей сигаретой в руке. Теперь вместо детей у него был Иисус, а собрания любимых АА заменяли походы в бар. Как религию, так и трезвость он обрел, пока сидел в тюрьме.
Вик посмотрела на него. Он смотрел в ответ, открывая и закрывая рот, как золотая рыбка. Ноги у него сильно дрожали.
— Ты — дочь Криса МакКуина, верно? — сказал он с заметным юго-восточным акцентом, скрадывающим «р»: дочь Киса МакКуина, верно? Дыхание у него было напряженным, и он приложил руку к горлу. — Что там такое в стене? Боже, неужели я схожу с ума? Похоже на мост «Краткопуток», которого я не видел уже много лет. — Он кашлянул — раз, потом другой. Это был странный, влажный, сдавленный звук, и было в нем что-то страшное. Это был звук, производимый человеком, который испытывает возрастающее физическое страдание.
Сколько ему было лет? Вик подумала: девяносто. Она промахнулась почти на двадцать лет, но и в семьдесят один год человек достаточно стар для сердечного приступа.
— Все в порядке, — сказала Вик. — Не надо… — начала она, но не знала, как продолжить. Не надо чего? Не надо поднимать шум? Не надо умирать?
— О, горе мне, — сказал он. — О, горе. — Только он произносил «горе» как гое. Правая рука у него яростно дрожала, когда он поднял ее, чтобы прикрыть глаза. Губы начали шевелиться. — О гое, гое мне. Господь мой пастырь. Я не хочу.
— Мистер Югли… — снова попробовала Вик.
Скачать книгу [0.76 МБ]
Пирамида