– Но ведь все названия невозможно запомнить, — промолвила она так тихо, что другим детям пришлось наклониться вперед. Это был один из тех редких моментов, когда на теме урока сосредоточился весь класс.
– Да, выучить названия всех растений действительно невозможно, — согласился я. — Но если знаешь хотя бы некоторые из них, можно получать больше удовольствия от общения с природой.
Келли Дэйл покачала головой — почти нетерпеливо, как показалось мне тогда.
– Вы не понимаете, — сказала она. — Если вы не знаете всю природу, вы не сможете понять даже малую ее часть. Природа это… все. В ней все связано. И мы тоже являемся частью природы, которую изменяем одним своим присутствием, одним тем, что пытаемся понять ее…
Она замолчала, я же буквально онемел. Это, несомненно, была самая длинная речь, какую я когда-либо слышал от Келли. То, что она сказала, было абсолютно точным, но — я чувствовал это — имело довольно слабое отношение к тому, чем мы занимались в лесу.
Пока я искал ответ, который был бы понятен всем, Келли снова заговорила.
– Я вот что хотела сказать, — добавила она, больше раздраженная своим неумением объяснить, чем моей неспособностью понять. — Выучить часть этих вещей — все равно что разорвать на кусочки ту картину, о которой вы рассказывали во вторник… Ну, там где нарисована женщина…
– Мона Лиза, — подсказал я.
– Да. Так вот — это то же самое, что разорвать Мону Лизу и раздать всем людям по кусочку, чтобы каждый мог понять всю картину и полюбоваться ею.
Она снова остановилась и слегка нахмурилась; может быть, ей не понравилось собственное сравнение, а может быть, она была недовольна тем, что вообще заговорила.
Почти целую минуту в осиновой роще на берегу бобровой запруды стояла тишина. Признаюсь, я был совершенно огорошен. Наконец я спросил:
– Что ты предлагаешь, Келли?
Я полагал, она вообще не ответит — таким задумчивым, ушедшим в себя казалось мне ее лицо. Но наконец Келли тихо сказала:
– Закрыть глаза.
– Что? — переспросил я.
– Я предлагаю всем закрыть глаза, — повторила Келли Дэйл. — Если мы хотим видеть все, что нас окружает, мы должны обходиться без помощи умных слов.
Больше никто ничего не сказал, и мы все закрыли глаза — целый класс совершенно нормальных, неуправляемых одиннадцатилеток и я — их учитель. До сих пор я помню богатство ощущений и запахов, нахлынувших на меня в следующие несколько минут: доносящийся с вершины холма острый, карамельно-скипидаровый запах смолистой сосновой заболони; нежно-ананасовый аромат аптечной ромашки; пряный дух сухих осиновых листьев из рощи; сладкое благоухание гниющих на поляне последних грибов — млечников и сыроежек; влажный, йодистый дух ряски из пруда и — как фон — едва заметный аромат нагретой земли и старой хвои у нас под ногами. Я помню солнечное тепло, ложившееся тем далеким теплым сентябрьским днем на мое лицо, на руки, на ноги в хлопчатобумажных брюках. Звуки, которые я слышал в те несколько минут, я тоже вспоминаю столь же отчетливо и ясно, как и любые слова, какие я когда-либо слышал. Вот негромко плещет вода, переливаясь через слепленную из грязи и веток бобровую плотину; шелестят под ветром сухие плети ломоноса и высокие стебли горечавки; в лесу на склоне горы стучит дятел, и вдруг — так внезапно, что у меня даже перехватывает дыхание — раздается хлопанье крыльев канадских гусей, которые проносятся низко над прудом и, так и не подав голоса, поворачивают на юг, к шоссе, где расположены озера побольше.
Я до сих пор уверен, что, даже когда гусиная стая пронеслась над самыми нашими головами, ни один из нас не открыл глаз, боясь разрушить ткань волшебного заклинания. Мы как будто открыли для себя совершенно новый мир, и каким-то образом — непонятно, непостижимо и тем не менее бесспорно — Келли Дэйл стала нашим проводником.
* * *
Чтобы найти дорогу в Боулдер, мне пришлось дождаться рассвета. Ночь была слишком темной, лес — слишком густым, да и моя голова все еще болела слишком сильно, чтобы я рискнул спускаться с горы в темноте. «Кроме того, — подумал я с кривой улыбкой, — в темноте я могу свалиться в какую-нибудь шахту».
Когда взошло солнце, моя голова все еще разламывалась, а лес вокруг по-прежнему оставался очень густым — в нем не было ни дороги, ни тропы, по которой Келли Дэйл могла бы пригнать сюда джип — но я, по крайней мере, мог видеть, куда еду. На джипе я обнаружил множество царапин и небольших вмятин, порожек был погнут, эмаль кое-где облупилась, а на правой дверце красовалась длинная уродливая борозда, но все это были, так сказать, старые раны. Никаких следов падения в трехсотфутовую шахту на машине не оказалось. Ключи торчали в замке зажигания. Бумажник по-прежнему хранился у меня в кармане. Туристское снаряжение все так же кучей лежало в грузовом отсеке джипа. Быть может, Келли Дэйл и была сумасшедшей, но она ничего у меня не украла.
Накануне вечером я добирался до шахты около часа. Теперь, чтобы вернуться в Боулдер, я потратил почти три часа. Дорога через Сахарную Голову и Золотую гору, пролегавшая к северо-востоку от Джеймстауна и доходившая почти до шоссе Два Пика, была поистине адской, и я терялся в догадках, зачем Келли Дэйл понадобилось тащить меня так далеко. Если только… если только падение в шахту мне не пригрезилось, и она нашла меня где-то совсем в другом месте. Что не имело совершенно никакого смысла.
В конце концов, я выбросил это из головы, отложив решение загадки до тех пор, пока не доберусь домой. Чтобы начать день, мне необходимо было принять душ, проглотить пару таблеток аспирина и выпить полстаканчика чистого скотча — обычно только после этого я начинал чувствовать себя более или менее сносно.
Мне следовало почуять неладное задолго до того, как я доехал до Боулдера. Дорога в каньоне Левой Руки, которую я наконец увидел, когда выбрался из леса, и на которую свернул, держа путь на восток, была какой-то не такой. Теперь-то я понимаю, что должно было броситься мне в глаза: вместо гладкого асфальта под колесами автомобиля была небрежно залатанная бетонка. Ресторан Гринбрайера, стоявший на выезде из каньона у обочины тридцать шестого шоссе, тоже выглядел странно. Оглянувшись назад, я увидел, что площадка для автомобилей была значительно меньше, чем я ее помнил, крыльцо и входная дверь выкрашены в другой цвет, а на том месте, где вот уже несколько лет находился цветник, вырос высокий пирамидальный тополь. Кое-какие мелочи на коротком перегоне до Боулдера — например, слишком узкая обочина шоссе и завод «Бичкрафт» у подножия холмов, выглядевший как только что построенный, хотя он был закрыт уже лет десять — тоже должны были меня насторожить. Но я лелеял свою головную боль, размышлял о Келли Дэйл и своей неудавшейся попытке самоубийства, поэтому ничего не заметил.
На шоссе не было никакого движения. Ни одной машины, ни одного фургона или мотоциклиста, что было довольно странно, поскольку фанатики спандекса5 появляются на Нижнем шоссе каждый погожий день вне зависимости от времени года. Впрочем, вся необычность окружающего мира стала очевидной только тогда, когда я оказался в Боулдере на Северном Бродвее.
Здесь я не увидел ни одной машины. То есть нет… Десятки их были припаркованы вдоль тротуаров, но на проезжей части мне не встретилось ни одной. Не летали с полосы на полосу мотоциклисты. Пешеходы не перебегали дорогу на красный свет. Я почти достиг пешеходной зоны на Перл-стрит, когда понял, как пуст и безлюден город.
«Господи Иисусе! — помнится, подумал я. — Неужели началась ядерная война и всех жителей эвакуировали?»
Только потом я вспомнил, что холодная война давно закончилась и что несколько лет назад городской совет Боулдера — по причине, так и оставшейся неизвестной человечеству, единогласно решил игнорировать разработанные на случай войны планы эвакуации гражданского населения. Городской совет Боулдера давно вынашивал идею объявить наш город безъядерной зоной, так что ни один авианосец с ядерным оружием на борту не бросил якорь в боулдерской гавани. Иными словами: даже если бы находящийся в шести милях от города завод «Роки-Флэтс», производящий ядерное оружие, превратился в пузырящееся радиоактивное озеро, никто не позаботился бы об эвакуации. Да и политкорректные граждане Боулдера, — а их среди городского населения большинство, — скорее бы стали протестовать против проникающей радиации, нежели согласились эвакуироваться.
В таком случае, куда же подевались жители?
Спустившись с горки перед прогулочной зоной на Перл-стрит, я сбросил скорость, и мой открытый джип тащился, словно черепаха.
Но аллея исчезла. Деревья, искусственные холмы, живописные кирпичные дорожки, цветочные клумбы, попрошайки, тележка Фредди с хот-догами, скейтбордисты, уличные музыканты, торговцы наркотиками, скамейки, киоски и телефонные будки — все куда-то пропало.
Аллея сгинула, но сама Перл-стрит никуда не делась. Просто она вновь стала такой, какой была много лет назад — до того, как ее замостили кирпичом, разбили клумбы и пустили уличных музыкантов. Свернув на нее, я медленно поехал по безлюдному бульвару, разглядывая аптеки, скромные магазины готового платья и недорогие ресторанчики, выстроившиеся вдоль тротуаров там, где уже давно обосновались роскошные бутики, магазины подарков и дворцы мороженого компании «Хааген-Датс». Все это напоминало мне Перл-стрит начала семидесятых — именно так она выглядела, когда я переехал в Боулдер.
Потом я проехал мимо стейк-хауза Фреда, где мы с Марией изредка ужинали по пятницам, если у нас оставалось немного денег, и понял, что это настоящая Перл-стрит начала семидесятых. Фред, в конце концов, признал себя побежденным, сдался, не в силах вносить такую же арендную плату, какую платили модные бутики, заполонившие вновь созданную прогулочную зону. Когда это было?.. По меньшей мере, лет пятнадцать назад.
Еще одно подтверждение своей безумной догадке я получил, увидев старый кинотеатр «Арт Синема», в котором шла картина Бергмана «Шепоты и крики», хотя я помнил, что он перестал быть нормальным кинотеатром лет десять назад. В каком году вышли на экран «Шепоты и крики», я точно не знал, но мне казалось, что мы с Марией смотрели его еще до переезда в Боулдер, году этак в шестьдесят девятом, вскоре после моей демобилизации.
Мне не хочется перечислять все прочие странности: автомобили старых марок у тротуаров, устаревшие дорожные знаки, антивоенные граффити и «куриные лапки» на стенах домов, — да я и сам в тот день не пытался составить подробный список. После Перл-стрит я ехал так быстро, как только мог, спеша поскорее попасть в свою квартиру на Тридцатой улице, и лишь мельком отметил, что сквер Кроссроудз в конце бульвара Кэньон, хотя и никуда не исчез, был все же значительно меньше, чем мне помнилось.
Здания, в котором находилась моя квартира, вообще не было. Несколько минут я стоял в своем открытом джипе, рассматривая пустыри, деревья и старые гаражи, которые врастали в землю на том самом месте, где должен был находиться мой многоквартирный дом, и боролся с желанием закричать или завыть. И дело было вовсе не в том, что вместе с домом куда-то подевались моя квартира, вся одежда и кое-какие мелочи, которые были дороги мне как память о прошлой жизни (несколько любительских фотографий Марии, на которые я все равно никогда не смотрел, медали и значки, завоеванные в софтболь-ных баталиях, и грамота финалиста конкурса «Учитель года-84») — дело в том, что вместе с домом куда-то исчезли мои четыре бутылки со скотчем.
Только потом я сообразил, насколько глупой была подобая реакция, и поехал к ближайшей винной лавке, которую смог найти — старому семейному магазинчику на Двадцать восьмой улице, возле которого еще вчера был разбит небольшой скверик. Войдя в незапертую дверь, я для очистки совести немного покричал, и когда никто не откликнулся, что меня нисколько не удивило, взял с полки три бутылки «Джонни Уокера». Потом, оставив на прилавке кучу банкнот (может быть, я и псих, но не вор), я вышел обратно на стоянку, чтобы наконец выпить и как следует обдумать случившееся.
Должен сказать, что никакой внутренней борьбы во мне не происходило. Я сразу понял, что все вокруг каким-то образом изменилось.
Идея, что я умер или попал в некий «забытый год» (как в сериале «Даллас», шедшем по телевизору несколько лет назад) и что я вот-вот проснусь, услышу, как Мария плещется в душе, а Алан возится с игрушками в гостиной, и пойму, что моей учительской карьере ничто не грозит и что жизнь моя снова в порядке, мною даже не рассматривалась. Нет, все это существовало в действительности — и моя незадавшаяся жизнь, и это странное место. Я не сомневался, что нахожусь в самом настоящем Боулдере, только этот Боулдер выглядел постаревшим на двадцать пять лет. И, надо сказать честно, я был просто потрясен тем, каким убогим и провинциальным оказался этот городишко.
Маленький, жалкий и пустой… Над Флэтайронскими горами кружили какие-то крупные крылатые хищники, но в городе стояла мертвая тишина. В неподвижном летнем воздухе не раздавалось ни отдаленного гула автомобильных моторов, ни гудения реактивного лайнера в вышине, и только теперь я осознал, насколько привычен этот шумовой фон для слуха коренного горожанина.
Разумеется, я не знал, виновато ли в случившемся стихийное возмущение пространственно-временного континуума или дефект хроносинкластического инфундибулума, однако у меня было сильное подозрение, что нет. Я был почти уверен, что все это имеет какое-то отношение к Келли Дэйл. Именно к такому выводу я пришел, когда первая из трех бутылок «Джонни Уокера» наполовину опустела.
Потом зазвонил телефон.
Это был старый телефон-автомат, висевший на стене винной лавки в двадцати шагах от меня. Даже чертов телефон был другим — на стекло открытой укороченной кабины был нанесен логотип телефонной компании «Белл», а не «Ю. Эс. Уэст» или кого-то из их конкурентов; на металлических частях тоже красовалась эмблема «Белл». Одного взгляда на эту будку было достаточно, чтобы вызвать у меня легкий приступ ностальгии.
Я дал телефону позвонить двенадцать раз и только потом поставил бутылку на капот джипа и не спеша двинулся к будке. Возможно, думал я, сам Господь Бог решил обратиться ко мне и объяснить, что я умер и был отправлен в чистилище, поскольку ни для рая, ни для ада я не подхожу.
– Алло?..
Возможно, мой голос звучал немного странно. Мне, во всяком случае, так показалось.
– Привет, мистер Джейкс.
Скачать книгу [0.05 МБ]
Пирамида