Мы беседовали в его лаборатории, рядом с его электрическим чудищем,
за которое он получил нобелевскую премию. Его машина действительно
совершала самопроизвольные действия - на уровне четырнадцатимесячного
ребенка. Она имела ценность чисто теоретическую, но это была наиболее
приближенная к человеческому мозгу модель из проводов и стекла, какая
когда-либо существовала. Я никогда не утверждал, что она не имеет никакого
значения. Но вернемся к делу. Знаете, когда я уходил от него, то был
близок к отчаянию. У меня была разработана лишь принципиальная схема, но
вы понимаете, как далеко было еще от нее до конструкторских чертежей... И
я знал, что даже если составлю их (а без серии экспериментов это было
невозможно), то все равно ничего не выйдет: раз ван Галис сказал "нет",
после его отказа никто бы меня не поддержал. Я писал в америку, в институт
проблемных исследований, - ничего из этого не получилось. Так прошел год,
я начал пить. И тогда это произошло. Случай, но ведь он-то чаще всего и
решает дело. Умер мой дальний родственник, которого я почти не знал,
бездетный, старый холостяк, владелец плантации в Бразилии. Он завещал мне
все свое имущество. Было там немало: свыше миллиона после реализации
недвижимости. Из университета меня давно выставили. С миллионом в кармане
я мог сделать немало. Это вызов судьбы, подумал я. Я должен это сделать.
Я сделал это. Работа продолжалась еще три года. Всего вместе -
одиннадцать. С виду не так много, принимая во внимание, _ч_т_о_ это была
за проблема, - но ведь то были мои лучшие годы.
Не сердитесь на меня за то, что я не буду вполне откровенен и не
сообщу вам подробностей. Когда я кончу свой рассказ, вы поймете, почему я
вынужден так поступать. Могу сказать лишь: эта система была, пожалуй,
наиболее далека от всего, что мы знаем. Я совершил, разумеется, массу
ошибок и десять раз вынужден был начинать все заново. Медленно, очень
медленно я стал понимать этот поразительный принцип; строительный
материал, определенный вид производных от белка веществ, проявлял тем
большую эффективность, чем ближе находился к свертыванию, к смерти;
оптимум лежал тут же, за границей жизни. Лишь тогда открылись у меня
глаза. Видите ли, эволюция должна была неоднократно ступать на этот путь,
но каждый раз оплачивала успех гекатомбами жертв, своих собственных
созданий, - что за парадокс! Ибо отправляться нужно было - даже мне,
конструктору - со стороны жизни, так сказать; и нужно было во время пуска
убить _э_т_о, и именно тогда, мертвый - биологически, только биологически,
не психически - механизм начинал действовать. Смерть была вратами. Входом.
Послушайте, это - правда, что сказал кто-то - Эдисон, кажется. Что гений -
это один процент вдохновения и девяносто девять процентов упорства,
дикого, нечеловеческого, яростного упорства. У меня оно было, знаете. У
меня его хватало.
О_н_ удовлетворял математическим условиям универсального аппарата
Тьюринга, а также, разумеется, теореме Геделя; когда эти два
доказательства были у меня на бумаге черным по белому, лабораторию уже
заполняла эта... эта... аппаратурой это трудно назвать; последние из
заказанных деталей и субстанций прибывали, они стоили мне вместе с
экспериментами три четверти миллиона, а еще не было заплачено за само
здание; под конец я остался с долгами и - с _н_и_м.
Помню те четыре ночи, когда я _е_г_о_ соединял. Думаю, что я уже
тогда должен был ощущать страх, но не отдавал себе в этом отчета. Я
считал, что это лишь возбуждение, вызванное близостью конца - и начала.
Двадцать восемь тысяч элементов должен был я перенести на чердак и
соединить с лабораторией через пробитые в потолке отверстия, потому что
внизу _о_н_ не умещался... Я действовал в точном соответствии с
окончательным чертежом, в соответствии с топологической схемой, хотя, бог
свидетель, не понимал, почему должно быть именно так, - видите ли, я это
вывел, как выводят формулу. Это была моя формула, формула Лимфатера, но на
языке топологии; представьте себе, что в вашем распоряжении есть три
стержня одинаковой длины и вы, ничего не зная о геометрии и геометрических
фигурах, пробуете уложить их так, чтобы каждый из них своим концом
соприкасался с концом другого. У вас получится треугольник, равносторонний
треугольник, получится, так сказать, сам; вы исходили только из одного
постулата: конец должен соприкасаться с концом, а треугольник тогда
получается сам. Нечто подобное было со мной; поэтому, работая, я
одновременно продолжал удивляться; я лазал на четвереньках по лесам -
_о_н_ был очень большой! - и глотал бензедрин, чтобы не уснуть, потому что
попросту не мог уже больше ждать. И вот наступила та последняя ночь. Ровно
двадцать семь лет назад. Около трех часов я разогревал все устройство, и в
какой-то момент, когда этот прозрачный раствор, поблескивающий, как клей,
в кремниевых сосудах начал вдруг белеть, свертываясь, я заметил, что
температура поднимается быстрее, чем следовало бы ждать, исходя из притока
тепла и, перепугавшись, выключил нагреватели. Но температура продолжала
повышаться, приостановилась, качнулась на полградуса, упала, и раздался
шорох, будто передвигалось нечто бесформенное, все мои бумаги слетели со
стола, как сдутые сквозняком, и шорох повторился, это был уже не шорох, а
словно кто-то, совсем тихо, как бы про себя, в сторонку засмеялся.
У всей этой аппаратуры не было никаких органов чувств, рецепторов,
фотоэлементов, микрофонов - ничего в этом роде. Ибо - рассуждал я - если
она должна функционировать так, как мозг телепата или птицы, летящей
беззвездной ночью, ей такие органы не нужны. Но на моем столе стоял ни к
чему не подключенный - вообще, говорю вам, не подключенный - старый
репродуктор лабораторной радиоустановки. И оттуда я услышал голос:
- Наконец, - сказал он и через мгновение добавил: - Я не забуду тебе
этого, Лимфатер.
Я был слишком ошеломлен, чтобы пошевельнуться или ответить, а он
продолжал:
- Ты боишься меня? Почему? Не нужно, Лимфатер. У тебя еще есть время,
много времени. Пока я могу тебя поздравить.
Я по-прежнему молчал, а он сказал:
- Это правда: существуют только два возможных решения этой
проблемы... Я - первое.
Я стоял, словно парализованный, а он все говорил, тихо, спокойно.
Разумеется, он читал мои мысли. Он мог овладеть мыслями любого человека и
знал все, что можно знать. Он сообщил мне, что в момент пуска совокупность
его знаний обо всем, что существует, его сознание вспыхнуло и изверглось,
словно сферическая невидимая волна, расширяющаяся со скоростью света. Так
что через восемь минут он уже знал о Солнце; через четыре часа - обо всей
Солнечной системе; через четыре года его познание должно было
распространиться до Альфы Центавра и расти с такой же скоростью дальше - в
течение веков и тысячелетий, пока не достигло бы самых дальних галактик.
Скачать книгу [0.03 МБ]
Пирамида