зрителей, возвышающаяся амфитеатром вокруг молчания, в котором нарастало
ироническое презрение к Сарториусу и Миссии. Напряжение внутренних
наблюдателей ослабевало. "Хари?" - я подумал это слово на пробу, с
бессознательным беспокойством, готовый сразу же отступить. Но моя
бдительная, слепая аудитория не протестовала. Некоторое время я был
сплошной чувствительностью, искренней жалостью, готовый к мучительным
долгим жертвам. Хари наполняла меня без форм, без силуэта, без лица, и
вдруг сквозь безличный, отчаянно сентиментальный образ во всем авторитете
своего профессорского обличья привиделся мне в серой тьме Гезе, отец
соляристики и соляристов. Но не о грязевом извержении, не о зловонной
пучине, поглотившей его золотые очки и аккуратно расчесанные седые усы,
думал я. Я видел только гравюру на титульном листе монографии, густо
заштрихованный фон, которым художник окружил его голову, так что она
оказалась в ореоле. Его лицо было так похоже, не чертами, а добросовестной
старомодной рассудительностью, на лицо моего отца, что в конце концов я уже
не знал, кто из них смотрит на меня. У них обоих не было могилы, вещь в
наше время настолько обычная и частая, что не вызывала никаких особенных
переживаний.
Образ уже пропадал, а я на одно, не знаю, какое долгое мгновение забыл
о Станции, об эксперименте, о Хари, о черном океане, обо всем, наполненный
быстрой, как молния, уверенностью, что те двое, уже не существующие,
страшно маленькие, превращенные в засохшее болото люди справились со всем,
что их встретило, и исходящий от этого открытия покой уничтожил
бесформенную толпу, которая окружала серую арену в немом ожидании моего
поражения.
Одновременно с двойным щелчком, выключившим аппаратуру, по глазам
ударил свет. Сарториус, стоявший все в той же позе, смотрел на меня
изучающе. Снаут, повернувшись к нему спиной, возился с приборами, будто
умышленно шлепая сваливающимися с ног сандалиями.
- Как вы считаете, доктор Кельвин, удалось? - прозвучал носовой,
отталкивающий голос Сарториуса.
- Да, - ответил я.
- Вы в этом уверены? - с оттенком удивления и даже подозрительности
спросил Сарториус.
- Да.
Моя уверенность и резкий тон сбили с него на мгновение холодную
важность.
- Это... хорошо, - пробурчал он и осмотрелся, как бы не зная, что
теперь со мной делать.
Снаут подошел ко мне и начал снимать повязку.
Я встал и прошелся по залу, и в это время Сарториус, который исчез в
темноте, вернулся с уже проявленной и высохшей пленкой. На полутора
десятках метров записи тянулись дрожащие линии со светлыми зубцами,
какая-то плесень или паутина, растянутая на черной скользкой целлулоидной
пленке.
Мне больше нечего было делать, но я не ушел. Те двое вставили в
оксидированную кассету модулятора запись, конец которой Сарториус
просмотрел еще раз, недоверчиво насупившись, словно пытался расшифровать
заключенный в этих трепещущих линиях смысл.
Остальная часть эксперимента была невидима. Я видел только, что
делается, когда они подошли к пультам управления и привели аппаратуру в
действие. Ток проснулся со слабыми басовитым мурлыканьем в обмотках катушек
под стальным полом, и только потом огоньки на вертикальных остекленных
трубках указателей побежали вниз, показывая, что большой тубус
рентгеновского аппарата опускается в вертикальный колодец, чтобы
остановиться в его открытой горловине. Огоньки застыли на самых нижних
делениях шкалы, и Сарториус начал увеличивать напряжение, пока стрелки,
точнее, белые просветы, которые их заменяли, не сделали, покачиваясь,
полного оборота. Гудение стало едва слышным, ничего больше не происходило,
бобины с пленкой вращались под кожухом, так что даже этого нельзя было
увидеть, счетчик метража тихонько постукивал, как часовой механизм.
Хари смотрела поверх книги то на меня, то на них. Я подошел к ней. Она
взглянула испытующе. Эксперимент уже кончился. Сарториус медленно подошел к
большой конусной головке аппарата.
- Идем?.. - одними губами спросила Хари.
Я кивнул головой. Она встала. Не прощаясь ни с кем - это выглядело бы
слишком бессмысленным, - я прошел мимо Сарториуса.
Высокие окна верхнего коридора заполнял закат исключительной красоты.
Это был не обычный, унылый, распухший багрянец, а все оттенки
затуманенного, как бы обсыпанного мельчайшим серебром розового цвета.
Тяжелая, неподвижно всхолмленная чернь бесконечной равнины океана,
казалось, отвечая на это теплое сияние, искрилась мягким буро-фиолетовым
отблеском. Только у самого горизонта небо упорно оставалось рыжим.
Внезапно я остановился посредине нижнего коридора. Я просто не мог
думать о том, что снова, как в тюремной камере, мы закроемся в кабине, из
которой виден только океан.
- Хари, - сказал я, - знаешь... я заглянул бы в библиотеку... Ты
ничего не имеешь против?
- О, с удовольствием, поищу что-нибудь почитать, - ответила она с
немного искусственным оживлением.
Я чувствовал, что со вчерашнего дня между нами образовалась трещина и
что я должен быть с ней добрее, но меня охватила полная апатия. Не знаю,
что могло бы меня из нее вывести.
Мы вернулись обратно и вошли в маленький тамбур. Здесь было три двери,
а между ними цветы, словно в каких-то витринах за большими кристаллическими
стеклами.
Средняя дверь, ведущая в библиотеку, была с обеих сторон покрыта
выпуклой искусственной кожей, до которой я почему-то всегда старался не
дотрагиваться. В большом круглом зале с потолком, разрисованным
стилизованными солнцами, было немного прохладней.
Я провел рукой по корешкам томов солярианской классики и уже хотел
взять Гезе, когда неожиданно обнаружил незамеченный в прошлый раз
потрепанный томик Гравинского.
Я уселся в мягкое кресло. Было совсем тихо. За моей спиной Хари
перелистывала какую-то книжку, я слышал легкий шелест страниц под ее
пальцами. Справочник Гравинского был сборником расположенных в алфавитном
порядке соляристических гипотез. Компилятор, который ни разу даже не видел
Соляриса, перерыл все монографии, протоколы экспедиций, отдельные статьи и
предварительные сообщения, использовал работы планетологов, изучающих
другие планеты, и создал каталог, несколько пугающий лапидарностью
Скачать книгу [0.14 МБ]
Пирамида