дальше пойдет, с великим прискорбием буду вынужден заявить votum
separatum [Особое мнение (лат.)], то есть написать...
-- Донос! Вот куда клонит ваша милость, -- прошипел, яростно
шевеля блестящими жабрами, Амассид, так что все поплавки его орденов
задрожали. -- В добрый час, в добрый час! С позволения вашей милости,
и меня разбирает охота написать королю о том, как ваша милость,
неведомо с какого времени страдая трясучкой в руках, извела уже
восемнадцать жемчужных матриц, которые нам пришлось выбросить, ибо
после формулы о любви ко всему небольшому ты не оставил ни капельки
места для запрета любить все неподводное! Тебе угодно было нас
уверять, почтеннейший Филонавт, что то был недосмотр, -- однако ж,
повторенный осьмнадцатикратно, он служит достаточным основанием
упрятать тебя в дом изменников или безумцев, и к выбору между таковыми
пристанищами сведется твоя свобода!
Хотел Филонавт, увиденный насквозь, защищаться, го его опередил
Миногар, сказав:
-- Можно подумать, благороднейший Амассид, что уж ты-то в нашем
собранье словно медуза хрустальная, без единого пятнышка. А ведь и ты
непонятно как в раздел матрицы, трактующий о предметах, коими должен
королевич гнушаться, одиннадцатикратно вписывал то хвостатость
трехчленную, то спину вороненую с сизым отливом, дважды -- глаза
навыкате, то опять-таки панцирь брюшной и три алые искры, словно не
зная, что каждая из этих примет может указывать на присутствующего меж
нами Диоптрика, государева родича, и тем внушить королевичу ненависть
к оному мужу...
-- А зачем Диоптрик на самом кончике матрицы неустанно записывал
презрение к существам, коих имя оканчивается на "ид"? -- спросил
Амассид. -- И, коль уж об этом речь, отчего же ты сам, почтеннейший
Миногар, невесть почему к предметам, ненавистным для королевича,
упорно причислял высокий стул о пяти углах, с плавникастой спинкой в
брильянтах? Или тебе невдомек, что это точное описание трона?
Наступила тягостная тишина, нарушаемая лишь слабым
поплескиваньем. Долго бились вельможи над матрицей, раздираемые
враждебными интересами, пока не сложились средь них партии. Филонавт с
Миногаром сошлись на том, что матрица должна предусматривать симпатию
ко всему мелкому, а также желание уступать таким формам
дорогу. Филонавт при этом думал о микроцитах, а Миногар о себе, затем
что был наименьшим из четверых. Быстро согласился с этой формулой и
Диоптрик, ибо самым рослым из сыноделов был Амассид. Тот яростно
упирался, но вдруг уступил, смекнув, что он ведь может уменьшиться, а
вдобавок подкупить лейббашмачника, чтобы тот подбил подошвы Диоптрика
плитками из тантала; а тогда подросший соперник навлечет на себя
неприязнь королевича.
Потом уже быстро изготовили они сыноматрицу, неудачные проекты
выбросили через клапан, и началось великое торжество придворного
сыновосприемства.
Едва лишь матрица с проектом королевича оказалась в детопекарне,
а почетная стража построилась перед детскою печью, из которой вскоре
должен был выйти будущий государь аргонавтиков, как Амассид взялся за
исполнение задуманной им интриги. Лейб-башмачник, которого он
подкупил, начал привинчивать к подошвам Диоптрика танталовые плитки,
одну за другой. Королевич уже доходил до готовности под присмотром
младших сыноделов, когда Диоптрик, случайно увидев себя в большом
дворцовом зерцале, с ужасом убедился, что он уже выше своего недруга,
а ведь королевичу была запрограммирована симпатия только к малым
предметам и лицам!
Вернувшись домой, Диоптрик тщательно себя обследовал и простукал
серебряным молоточком, обнаружил бляшки, к подошвам привинченные, и
вмиг догадался, чьих это рук дело. "Ах, мерзавец! -- подумал он, имея
в виду Амассида. -- Но как теперь быть?!" Поразмыслив, решил он
уменьшиться. Кликнул верного слугу и велел тому привести во дворец
искусного слесаря. Выплыл слуга на улицу и, не слишком вникнув в
приказ, привел бедного мастерового по имени Фротон, что целыми днями
бродил по городу, крича: "Головы лудить! Жабры паяю, спины клепаю,
хвосты полирую!" Была у жестянщика злая жена, которая вечно поджидала
возвращения мужа с ломом в руках и, едва завидев его, оглашала всю
улицу злобными воплями; все заработанное она у него отнимала, да еще
вминала спину его и бока боем немилосердным.
Дрожа, предстал перед великим программистом Фротон, а тот говорит
ему:
-- Слушай, любезный, можешь меня уменьшить? Что-то я вроде бы
великоват... а впрочем, не в этом дело! Ты должен уменьшить меня, но
чтобы моя красота не потерпела никакого ущерба! Сделаешь хорошо --
получишь щедрую плату, только немедленно об этом забудь. Ни гугу --
иначе я велю тебя заклепать!
Фротон удивился, но виду не подал -- чего только не взбредет в
голову этим вельможам! Пригляделся он зорко к Диоптрику, в середку ему
заглянул, обстукал его, обтюкал и говорит:
-- Ваша светлость, можно бы среднюю часть хвоста отвинтить...
-- Нет, не желаю! -- живо возразил Диоптрик. -- Жаль мне хвоста!
Уж больно красив!
-- Так, может, отвинтить ноги? -- спросил Фротон. -- Ведь, право,
совсем лишние.
И точно, аргонавтики ногами не пользуются, это пережиток прежних
времен, когда их предки еще обитали на суше. Но Диоптрик разгневался
пуще прежнего:
-- Ах ты, олух железный! Да разве тебе неизвестно, что только
нам, высокорожденным, позволено иметь ноги?! Как ты смеешь лишать меня
этих регалий дворянства?!
-- Покорнейше прошу прощения, ваша светлость... Но что тогда я
могу отвинтить?
Понял Диоптрик, что с такой несговорчивостью немногого добьется,
и пробурчал:
-- Делай, как знаешь...
Измерил его Фротон, постукал, потюкал и говорит:
-- С позволения вашей светлости, можно бы отвинтить голову...
-- Да ты спятил! Куда ж я без головы? Чем я думать-то буду?
-- Э, ничего, ваша милость! Сиятельный разум вашей светлости я
упрячу в живот -- там места вдоволь...
Согласился Диоптрик, а жестянщик проворно отвинтил ему голову,
Скачать книгу [0.01 МБ]
Пирамида
