же обстоит дело и с тобой. Но сверх всего я приметил в твоем нутре
устройство, какого не имела ни одна из твоих предшественниц: оно
представляет собой многоразличную память о предметах, для гончей машины
излишних, ибо в ней записаны истории разных женщин, полные искушающих разум
имен и речей, -- именно от сего устройства и бежит в тебе проводник к
смертоносной сути. Так что ты -- машина, усовершенствованная непонятным мне
образом, а может быть, даже и воистину совершенная. Удалить твое жало, не
вызвав при этом упомянутых последствий, не сможет никто.
-- Жало понадобится мне, -- сказала я, все еще лежа ничком, -- ибо я
должна поспешить на помощь похищенному.
-- Что касается того, смогла бы ты сдержать затворы, опущенные над
известным местом, или нет, даже если бы хотела этого изо всех сил, на сей
счет я не могу сказать ни да, ни нет, -- продолжал лекарь, словно не слыша
моих слов. -- Я могу, если ты, конечно, захочешь, сделать только одно, а
именно: напылить на полюса известного места через трубку железо, истертое в
порошок, так что от этого несколько увеличатся пределы твоей свободы. Но
даже если я сделаю это, ты до последнего мгновенья не будешь знать, спеша к
тому, кому стремишься помочь, не окажешься ли ты по-прежнему послушным
орудием его погибели.
Видя, как испытующе смотрят на меня оба монаха, я согласилась на эту
операцию, которая продолжалась недолго, не доставила мне неприятных ощущений
и не вызвала в моем душевном состоянии никаких ощутимых перемен. Чтобы еще
больше завоевать их доверие, я спросила, не позволят ли они мне провести
ночь в монастыре, потому что весь день ушел на беседы, рассуждения и
медицинские процедуры.
Они охотно согласились, а я посвятила ночное время исследованию сарая,
запоминая запахи похитителей Арродеса. Я была способна и на это, ибо
случалось, что королевской посланнице преграждал дорогу не сам осужденный, а
какой-нибудь другой смельчак. Перед рассветом я улеглась на соломе -- там,
где многие ночи спал похищенный, и, в полной неподвижности вдыхая его запах,
дожидалась прихода монахов. Я допускала, что все их рассказы могли быть
выдумкой, обманом и, коли так, они должны бояться моего возвращения с
ложного следа и моей мести, а этот темный предрассветный час был для них
наиболее подходящим, если бы они вознамерились меня уничтожить. Я лежала,
притворившись глубоко спящей, и вслушивалась в каждый, даже самый легкий
шорох, доносившийся из сада: ведь они могли завалить чем-нибудь двери и
поджечь сарай, дабы плод чрева моего разорвал бы меня в пламени на куски. Им
не пришлось бы даже преодолевать свойственного им отвращения к убийству, ибо
я была для них не личностью, а только механическим палачом, останки мои они
закопали бы в саду и не испытали бы никаких угрызений совести. Я не знала,
что предприняла бы, услышав их приближение, и не узнала этого, потому что ни
до чего такого не дошло. Я оставалась наедине со своими мыслями и все
повторяла про себя удивительные слова, которые сказал, не глядя мне в глаза,
старый монах: "Ты -- сестра моя". Я по-прежнему их не понимала, но, когда
мысленно их повторяла, они всякий раз обжигали меня, словно я уже утратила
тот тяжелый плод, которым была обременена. Рано утром я выбежала через
незапертую калитку и, миновав монастырские постройки, как указал мне монах,
полным ходом пустилась в сторону синевших на горизонте гор -- именно туда он
и направил мой бег.
Я очень спешила -- к полудню меня отделяло от монастыря более ста миль.
Я летела, как снаряд, между белоствольных берез, достигла предгорных лугов,
и, когда бежала по ним напрямик, высокая трава разлеталась по обе стороны,
словно под ударами косы.
След похитителей я нашла в глубокой долине, на мостике, переброшенном
через поток, но не обнаружила на нем следов Арродеса -- видимо, пренебрегая
тяжестью, они по очереди несли его, выказывая этим свою хитрость и
осведомленность, ибо понимали, что никто не вправе опередить королевскую
машину в ее миссии, что и так они уже немало повредили монаршей власти,
отважившись на это свое деяние.
Вы, наверное, хотели бы знать, каковы были мои истинные намерения в
этой последней погоне, -- я скажу, что и обманула монахов, и не обманула их,
ибо на самом деле желала лишь возвратить себе свободу, вернее, добыть ее,
поскольку никогда раньше ее не имела. Если же спросите о том, что я
собралась делать с этой своей свободой, то не знаю, что вам сказать.
Незнание не было мне внове: вонзая в свое обнаженное тело нож, я тоже не
знала, чего хочу, -- убить ли себя или только познать, пусть даже одно при
этом будет равнозначно другому. И следующий мой шаг тоже был предусмотрен --
об этом свидетельствовали все дальнейшие события, а потому и надежда на
свободу тоже могла оказаться только иллюзией, и даже не моей собственной, а
нарочно введенной в меня, чтобы я действовала энергичнее побуждаемая такою
коварно подсунутой приманкой. Как знать, не равнялась ли свобода отказу от
Арродеса? Ведь я могла ужалить его, даже будучи полностью свободной, я же не
была настолько безумной, чтобы поверить в невероятное чудо -- в то, что
взаимность может возвратиться теперь, когда я уже перестала быть женщиной, и
пусть не совсем перестала быть ею, но мог ли Арродес, который собственными
глазами видел свою возлюбленную с разверстым животом, поверить в это? Итак,
хитроумие сотворивших меня простиралось за последние пределы механического
искусства, ибо они, несомненно, учли в своих расчетах вариант и этого моего
состояния, когда я устремлялась на помощь любимому, утраченному навсегда.
Если бы я могла свернуть с пути и удалиться, чреватая смертью, которую мне
не для кого родить, я и этим тоже ему не помогла бы. Наверное, меня
намеренно сотворили такой благородно никчемной, порабощенной собственным
желанием свободы, дабы я выполняла не то, что мне приказано прямо, а то,
чего -- как мне казалось в очередном моем воплощении -- хотела я сама. Мое
путаное и раздражающее своей бесцельностью самокопание должно было, однако,
прерваться только у цели. Расправившись с похитителями, я спасу
возлюбленного и сделаю это так, чтобы отвращение и страх, которые он питал
ко мне, сменились бессильным изумлением. Так я смогу обрести если не его, то
хотя бы самое себя.
Пробившись сквозь густые заросли орешника к первому травянистому
склону, я неожиданно потеряла след. Напрасно я искала его; вот здесь он был,
а дальше -- исчез, как будто преследуемые провалились сквозь землю. Я
догадалась вернуться в чащу и не без труда отыскала куст, у которого было
срублено несколько самых толстых ветвей. Обнюхав срезы, истекающие соком, я
вернулась туда, где след исчезал, и нашла его продолжение по запаху
орешника. Беглецы учли, что полоса верхнего запаха недолго продержится в
воздухе -- ее скоро сдует горный ветер -- и потому воспользовались ходулями,
но и эта уловка только подхлестнула меня. Запах орешника вскоре ослабел, но
я разгадала и новый их фортель -- они обернули концы ходуль обрывками
джутового мешка. Брошенные ходули я нашла неподалеку от скалистого обрыва.
Скачать книгу [0.05 МБ]
Пирамида