- Сложите оружие!
- Смерть капитану! - ревет Оуэн.
Негодяй жестом подбадривает своих сообщников, но Роберт Кертис, отстранив пьяных матросов, направляется прямо к нему.
- Чего ты хочешь? - спрашивает он.
- Чтобы никто не командовал на плоту! - отвечает Оуэн. - Здесь все равны!
Глупец! Как будто бы не все равны перед таким бедствием!
- Оуэн, - вторично говорит капитан, - отдай оружие!
- Смелее! - кричит Оуэн своим.
Начинается схватка. Оуэн и Уилсон бросаются на Роберта Кертиса, который отбивается обломком шеста; Берке и Флейпол нападают на Фолстена и на боцмана. Я сцепился с негром Джинкстропом, он размахивает топором, стараясь меня ударить. Я пытаюсь обхватить его руками, чтобы сковать его движения, но негодяй сильнее меня. После недолгой борьбы я чувствую, что начинаю слабеть. Но тут Джинкстроп падает, увлекая меня за собой. Это Андре Летурнер схватил его за ногу и повалил.
Он-то и спас меня. Негр, падая, выпустил оружие, которым я завладел. Я хочу размозжить ему голову, но Андре останавливает меня в свою очередь.
Взбунтовавшиеся матросы оттеснены на переднюю часть плота. Роберт Кертис, увернувшись от ударов, которые пытался нанести ему Оуэн, схватил топор и размахнулся.
Но Оуэн отскочил в сторону, и топор угодил прямо в грудь Уилсону. Негодяй падает навзничь, прямо в воду и исчезает в волнах.
- Спасите его! Спасите его! - кричит боцман.
- Но он мертв! - отвечает Даулас.
- Э! Именно поэтому!.. - вырывается у боцмана, но он не кончает фразы.
Смертью Уилсона схватка закончилась. Флейпол и Берке, мертвецки пьяные, лежат без движения, мы бросаемся на Джинкстропа и крепко привязываем его к подножию мачты.
С Оуэном совладали плотник и боцман. Роберт Кертис подходит к нему.
- Молись богу! Ты умрешь! - говорит он.
- Вам, видно, страсть как хочется съесть меня! - отвечает Оуэн невообразимо нахальным тоном.
Этот ужасный ответ спас ему жизнь. Роберт Кертис, побледнев, отбрасывает уже занесенный топор, отходит в сторону и садится на край плота.
39. ПЯТОЕ И ШЕСТОЕ ЯНВАРЯ
Это происшествие нас глубоко поразило. Слова Оуэна при сложившихся обстоятельствах не могли не потрясти даже сильных духом.
Немного успокоившись, я горячо поблагодарил молодого Летурнера, который спас мне жизнь.
- Вы меня благодарите, - отвечает он, - а ведь вам бы следовало, пожалуй, меня проклинать!
- Вас, Андре!
- Господин Казаллон, я только продлил ваши мучения!
- Все равно, господин Летурнер, - говорит подошедшая к нам в эту минуту мисс Херби, - вы исполнили ваш долг!
Чувство долга - вот что неизменно поддерживает мисс Херби. Она похудела от перенесенных лишений; полинявшее платье разорвано, свисает клочьями, но ни одна жалоба не срывается у нее с языка; молодая девушка не поддается унынию.
- Господин Казаллон, - спросила она, - мы обречены на голодную смерть?
- Да, мисс Херби, - ответил я почти жестко.
- Сколько времени можно прожить без еды?
- Дольше, чем принято думать! Может быть, долгие, бесконечные дни!
- Люди более крепкие страдают сильнее, не так ли? - спрашивает она.
- Да, но зато они скорее умирают.
Как я мог так ответить молодой девушке? Я не нашел ни одного слова надежды! Я бросил ей в лицо голую, жестокую правду! Или во мне угасло всякое чувство человечности? Андре Летурнер и его отец, присутствовавшие при этом разговоре, поглядывали на меня удивленными ясными глазами, расширенными от голода. Они, должно быть, спрашивают себя, я ли говорю все это.
Несколько минут спустя, когда мы остались с глазу на глаз с мисс Херби, она сказала мне вполголоса:
- Господин Казаллон, окажете вы мне одну услугу?
- Да, мисс, - отвечаю я взволнованно; я готов сделать для мисс Херби все, что в моих силах.
- Если я умру раньше вас, - продолжает мисс Херби, - а это может случиться, ведь я слабее вас, - обещайте бросить мое тело в море.
- Мисс Херби, я совершенно напрасно...
- Нет, нет, - протестует она с полуулыбкой, - вы были правы, что именно так говорили со мной, но обещайте исполнить мою просьбу. Это - малодушие. Живая, я ничего не боюсь... Но после смерти... дайте же мне слово, что бросите меня в море.
Я обещал. Мисс Херби протянула мне руку, и я почувствовал слабое пожатие ее похудевших пальчиков.
Прошла еще одна ночь. Минутами мои страдания так жестоки, что у меня вырываются стоны; потом боли стихают, и на меня нападает какое-то оцепенение. Очнувшись, я с удивлением вижу, что товарищи мои еще живы.
По-видимому, лучше других переносит лишения наш буфетчик Хоббарт, о котором я почти не упоминал до сих пор. Это низенький человечек с хитрой физиономией и вкрадчивым взглядом; он часто улыбается одними губами, глаза его всегда полузакрыты, как бы для того, чтобы скрыть мысли. Все в нем фальшиво. Я готов присягнуть, что это лицемер. Я уже сказал, что лишения, по-видимому, мало отразились на нем... Не то чтобы он не жаловался - напротив, он без конца хнычет, но, не знаю почему, это хныканье кажется мне притворным. Посмотрим, что будет дальше. Буду следить за этим человеком, так как у меня возникли на его счет некоторые подозрения; хотелось бы проверить их.
Сегодня, 6 января, Летурнер отозвал меня в сторону и сказал, что хочет "поговорить по секрету". Он не желает, чтобы его при этом видели или слышали.
Я отправляюсь с ним на самый дальний край плота, и, так как уже наступил вечер, темнота скрывает нас от посторонних взоров.
- Сударь, - говорит мне вполголоса Летурнер, - Андре очень слаб! Мой сын умирает с голоду! Сударь, я не могу этого видеть! Нет, я больше не могу!
Летурнер произносит эти слова голосом, в котором слышится сдержанный гнев, глубокое отчаяние. О! Я понимаю, как должен страдать этот отец!
- Нельзя терять надежду, - говорю я, беря его за руку. - Какое-нибудь судно...
- Сударь, - продолжает отец, прерывая меня, - я говорю с вами совсем не для того, чтобы выслушивать банальные утешения. Никакого судна не будет, вам это хорошо известно. Нет. Я имею в виду совсем другое. Сколько времени мой сын, вы сами и все остальные ничего не ели?
- Запас сухарей кончился второго января. Сегодня шестое. Значит, уже четыре дня... - отвечаю я на этот неожиданный вопрос.
- Четыре дня как вы не ели! - заканчивает Летурнер. - Ну, а я не ел восемь дней!
- Восемь дней!
- Да! Я сберегал сухари для моего сына.
У меня выступают слезы на глазах. Я беру за руку Летурнера... Я едва могу говорить. Я смотрю на него!.. Восемь дней!
- Сударь, - произношу я наконец, - что я могу сделать для вас?
- Тсс! Не так громко! Чтобы никто не слышал!
- Говорите же!
- Я хочу, - шепчет он, - я желаю, чтобы вы предложили Андре...
- А вы разве не можете?..
- Нет! Нет!.. Он понял бы, что я лишал себя пищи ради него!.. Он отказался бы... Нет! Надо, чтобы это исходило от вас...
- Господин Летурнер!..
- Умоляю вас! окажите мне эту услугу... величайшую из всех... Между прочим... за ваш труд...
При этих словах Летурнер берет мою руку и тихонько гладит ее.
- За ваш труд... Вы покушаете сами... немного!..
Бедный отец! Слушая его, я дрожу, как ребенок. Я весь трепещу, и сердце у меня громко стучит! А Летурнер тихонько вкладывает мне в руку маленький кусочек сухаря.
- Берегитесь, чтобы никто вас не видел! - говорит он. - Эти звери вас убьют. Вот тут дневная порция, но завтра я дам вам столько же.
Несчастный отец не верит мне! И, быть может, он прав: почувствовав этот кусочек сухаря в своей руке, я чуть не поднес его ко рту!
Я устоял, и пусть читатели поймут все, что не в силах выразить мое перо! Ночь наступила внезапно, как всегда на низких широтах. Я незаметно подхожу к Андре Летурнеру и отдаю ему кусочек сухаря, будто бы сбереженный мною.
Молодой человек, не раздумывая, хватает его.
- А отец? - спрашивает он, опомнившись.
Я отвечаю, что господин Летурнер получил столько же... И я тоже... Что завтра... и в следующие дни... я смогу давать ему по такой же порции... Пусть берет... Пусть берет, не колеблясь!
Андре не поинтересовался, откуда у меня этот сухарь, он жадно поднес его ко рту.
В этот вечер, несмотря на предложение Летурнера, я не ел ничего!.. Ничего!..
40. СЕДЬМОЕ ЯНВАРЯ
Морская вода, почти беспрестанно заливающая плот, как только поднимается волнение, стала разъедать кожу на ногах у некоторых матросов. Оуэн, которого боцман после бунта держит связанным на переднем конце плота, находится в самом плачевном состоянии. По нашей просьбе с него сняли веревки. Сандон и Берке тоже пострадали от едкой соленой воды, а мы пока пощажены: волны почти не доходят до задней части плота.
Сегодня боцман, обезумев от голода, стал грызть куски парусов, деревянные шесты. У меня еще и сейчас отдается в ушах скрип его зубов. Несчастный не в силах дольше выносить такие мучения и старается хоть чем-нибудь наполнить желудок, чтобы обмануть голод. После долгих поисков он, наконец, находит болтающийся на одной из мачт обрывок кожи. Ведь кожа все же вещество органическое, и он пожирает ее с невыразимой жадностью. По-видимому, боцману становится легче. Все мы следуем его примеру. Кожаная шляпа, козырьки фуражек, все съедобное, что мы сумели отыскать, - все идет в ход. В нас говорит какой-то звериный инстинкт, которого мы не в состоянии подавить. В эту минуту, можно подумать, что в нас не осталось ничего человеческого. Никогда не забуду этой сцены!
Если голод и не утолен, то по крайней мере рези в желудке на время утихли. Но некоторые из нас не могли вынести этой отвратительной пищи: их вырвало.
Прошу извинить меня за эти подробности! Я должен передать без утайки все, что перестрадали потерпевшие кораблекрушение на "Ченслере". Пусть читатели узнают из моего рассказа, сколько моральных и физических страданий может вынести человеческое существо! Пусть это послужит уроком, вынесенным из моего дневника! Расскажу решительно обо всем; к сожалению, я предчувствую, что мы не достигли еще предела наших мучений!
Во время этой сцены я сделал наблюдение, подтвердившее мои догадки насчет буфетчика. Хоббарт, хотя и хныкал по-прежнему и даже больше, чем всегда, но к другим не присоединился. Его послушать, так он умирает от истощения, но, глядя на него, невольно думаешь, что он меньше страдает, чем остальные. Не припрятан ли у этого лицемера в каком-нибудь тайнике запасец, которым он до сих пор пользуется? Я слежу за ним, но ничего особенного не открыл.
Зной по-прежнему нестерпим, в особенности если ветер не умеряет его. Рацион воды, конечно, недостаточен, но голод, по-видимому, убивает жажду. И хотя я думал, что от недостатка воды мы будем страдать еще больше, чем от недостатка пищи, я еще не могу этому поверить или по крайней мере представить себе это. Да избавит нас господь от новой муки!
К счастью, в бочонке, который наполовину разбился, осталось несколько пинт воды, а второй еще не тронут. Хотя нас теперь стало меньше, капитан, вопреки требованию некоторых матросов, уменьшил ежедневный рацион до полпинты на душу. Я одобряю эту меру.
Что касается водки, ее осталось лишь четверть галлона, спрятанного в надежном месте, назади плота.
Сегодня, 7 января, около половины восьмого вечера, один из нас скончался. Теперь нас осталось только четырнадцать! Лейтенант Уолтер умер у меня на руках. Ни я, ни мисс Херби не могли его спасти... он уже свое отстрадал!
За несколько минут до смерти Уолтер поблагодарил мисс Херби и меня голосом, который мы с трудом могли расслышать. Из его дрожащих рук выпало смятое письмо.
- Сударь, - сказал он. - Это письмо... от моей матери... я не имею сил... последнее, которое я получил! Она пишет: "Я жду тебя, дитя мое, я хочу свидеться с тобой!" Нет, мама, ты уже не увидишь меня! Сударь... это письмо... приложите его к моим губам... я хочу поцеловать его... Мама... боже!..
Я вложил это письмо в холодеющую руку лейтенанта Уолтера и помог ему поднести его к губам. Его взгляд на мгновение оживился, я услышал слабый звук поцелуя...
Лейтенант Уолтер умер! Господи, прими его душу!
41. ВОСЬМОЕ ЯНВАРЯ
Скачать книгу [0.11 МБ]
Пирамида
