Дверь вела в лабораторию Коленского, в которой находилась почти вся измерительная аппаратура, необходимая для работы с Гифроном. Теперь от цели визита нас отделял последний коридор, заканчивавшийся переходным шлюзом.
Здесь уже не было никакой охраны. Ее и не могло быть, в туннеле явственно ощущалось энергетическое излучение Гифрона. Заныли зубы, а в голове включился знакомый по первому посещению трансформатор.
Перед последней дверью я потребовал, чтобы мои спутники остались в лаборатории. Не стоило рисковать всем сразу. Дольше всех, как и следовало ожидать, пришлось уламывать капитана.
— А если ты не вернешься? — с каким-то странным вызовом, словно она в этом почти не сомневалась, спросила Анна. — Что нам делать тогда?
— Подождите меня час. Потом возвращайтесь обратно.
Ее слова продолжали звучать у меня в голове, когда позади с лязгом, словно стальные челюсти, захлопнулись двери переходного шлюза. Теперь я находился в узком пространстве шлюзовой камеры, полностью отрезанный от остального мира.
В наше прошлое с Коленским посещение мы простояли здесь минут десять, пока приборы контроля не удостоверились, что дезинфицирующее излучение уничтожило всех микробов на поверхности нашей кожи и одежды.
— Земные микробы — это, пожалуй, единственное, чего боится Гифрон, — почему-то шепотом пояснил тогда Коленский.
В шлюзе пахло потом, сырым камнем и недавно сгоревшими спичками. Слева на панели под усыпляющий гул генераторов зеленые контрольные огни завели свою нескончаемую пляску. Я стоял в напряженной позе: руки слегка согнуты, нога выдвинута вперед для последнего броска. Наверно, так выглядел бы бегун, внезапно остановленный за несколько минут до финиша.
В метре от меня, сверху донизу, туннель закрывала бронированная стена, в которую были вделаны последние двери, отделявшие от меня обзорное помещение со стеклом Гифрона.
Минуты текли как вода, и лишь гул трансформатора в голове становился все громче, отдаваясь болезненной дрожью в основании шеи.
Казалось, этой пытке не будет конца. В моем сознании раз за разом, как пленка в испорченном магнитофоне, прокручивалась одна и та же последняя фраза Анны:
«А если ты не вернешься? Что нам делать тогда? Что нам делать, если ты не вернешься?!»
Вой включившихся реверсивных моторов оборвал состояние ступора, в котором я находился. Мне казалось, прошла целая вечность. Но сигнальная лампа над круглой запорной рукояткой дверей наконец загорелась ровным зеленым светом. Оставалось повернуть колесо и сделать последний шаг. А я все медлил… Было ли это предчувствием? Не знаю… За дверьми меня не ждало ничего хорошего. На этот раз все могло закончиться мгновенной, ослепительной молнией разряда. Кинжал на этот раз был со мной, и я знал, что это может не понравиться Гифрону…
Зуммер над дверью возвестил меня о том, что время раздумий закончилось и через десять секунд автоматика начнет обратную процедуру запирания шлюза.
Решительно повернув рукоятку на восемь оборотов, как того требовала инструкция, я толкнул дверь.
Прямо передо мной открылось помещение, которого я никогда раньше не видел. Оно было настолько неожиданным, настолько не подходящим для подземной космической крепости, скрывавшей в себе ростки чужого разума, что в первую минуту мне показалось — я заблудился, повернул не в тот проход, попал не в тот шлюз, возможно, даже ошибся горизонтом…
Насколько хватал глаз, впереди тянулась длинная анфилада комнат. Вернее, даже не комнат, а хорошо освещенных дворцовых залов, которые сохранились в наше время лишь в музеях.
В лицо ударил сильный порыв ветра, и это почему-то поразило меня больше всего остального. Я долго не мог сообразить, откуда мог взяться ветер в закрытом со всех сторон помещении. Потом я понял, что это не ветер. Камера шлюза за моей спиной выровняла свое внутреннее давление с наружным.
Но ветер не прекратился и через минуту, упрямо продолжая дуть мне в лицо. Он нес с собой обломки веток, сухие листья, мусор… Вероятно, в одном из залов открыто окно, подумалось мне, и сознание услужливо нарисовало картину тяжелых плотных штор, трепещущих под порывами ветра… Но откуда взяться ветру в подземных штреках?!
Я повернулся, собираясь вернуться в шлюз и хорошенько подумать, прежде чем войти в этот зал снова, но шлюза не было. До самого потолка зала простиралась глухая стена, без малейшего намека на дверь.
Я ощутил приступ паники, которая бывает только в кошмарах, когда логика событий начинает разрушаться и человек чувствует себя игрушкой в руках неведомых могущественных сил.
Лишь через пару минут я сумел взять себя в руки.
«В конце концов, ты ведь хотел именно этого — очутиться в его мире. Ну вот ты здесь. Смотри, наблюдай, запоминай каждую мелочь, ищи любую зацепку, чтобы получить нужную тебе информацию. В том, что этот зал появился, а шлюз исчез, должна быть какая-то причина. Возможно, это и есть начало контакта».
Я вновь повернулся лицом к залу и внимательно осмотрел его, стараясь не отрываться от стены за собой, словно надеялся на какую-то поддержку с ее стороны.
Мне казалось, что нормальный, реальный мир находится за этой стеной, хотя даже в этом я не был полностью уверен.
Первый зал, в котором я сейчас находился, больше всего походил на библиотеку. Полки, заполненные старинными фолиантами, потемневшие от времени антресоли, дубовые мрачные лестницы, бронзовые светильники, в которых тем не менее горели не свечи, а мертвенные неоновые огни.
Во всем зале была какая-то неправильность, асимметричность, которую иногда умышленно создают художники, стремясь подчеркнуть и выделить перспективу на плоском пространстве холста. Однако дело было не только в этом…
Я осторожно подошел к ближайшей полке, каждую минуту ожидая, что дубовый паркет под моими ногами исчезнет, но этого не случилось. Нога чувствовала под собой твердую основу, и каждый шаг сопровождался гулким эхом.
Несколько минут, нахмурившись, я изучал полустертые выцветшие названия на корешках.
Здесь были «История полетов» Илюшина, Энциклопедический словарь Брокгауза, Британская энциклопедия, «Жизнь — всего лишь сон» Памелы Уэйнтрауб, «Обобщенная энтропия и негэнтропия» Лийва, «Жизнь после смерти» Моуди и «Тибетская книга мертвых», «Заратустра» Ницше и «Конструирование подводных лодок», «Письма Плиния-младшего» и «Введение в кристаллографию».
Я бродил среди полок, пытаясь обнаружить хоть какую-нибудь систему в этом странном наборе, хоть какой-то намек на вкусы хозяина необычной библиотеки. В конце концов, после долгих поисков я пришел к выводу, что одна поразительная закономерность все-таки существовала: в этой библиотеке не было ни одного художественного произведения.
Странно, я все еще не воспринимал происшедшее со мной слишком серьезно. Все слишком походило на сон. Мне все время казалось, что стоит еще раз обернуться, и дверь шлюза обнаружится в том самом месте, где ей и положено быть.
Прошло не меньше получаса, и оставшийся в туннеле Северцев мог потерять терпение. Однако даже эта мысль не нарушила моего необъяснимого спокойствия. Я вел себя так, словно попал в зал центральной федеральной библиотеки. Только там и можно было найти что-то подобное.
Я вспомнил, что на втором курсе колледжа первой ступени нас водили на экскурсию в музей книги федеральной библиотеки. Помню, как меня поразили полки, заполненные бумажными книгами. В тот раз я увидел их впервые в жизни.
Однако сейчас меня должны волновать не книги, а причина, по которой я оказался в библиотечном зале. В глубине души я понимал, что должен найти ответ на этот вопрос, иначе мне никогда не выбраться из лабиринта комнат, простиравшегося передо мной.
Все двери были открыты, словно приглашая продолжить путь. Казалось, анфиладе залов нет конца.
Мне совсем не хотелось покидать библиотеку, чтобы выяснить, что ждет меня в следующем помещении. Краем глаза я увидел большой сервированный стол с дымящимися блюдами и неожиданно почувствовал сильный приступ голода, но подавил в себе это чувство и продолжал медленно кружить вдоль полок с книгами.
Мне казалось, что стоит переступить порог библиотеки, и я никогда уже не найду обратной дороги. Здесь, по крайней мере, была стена, за которой или, вернее, на месте которой совсем недавно находился шлюз.
Рано или поздно, когда Северцев окончательно потеряет терпение, он разнесет эту стену из бластера…
Вот только с противоположной стороны никакой стены могло и не быть, а выход из шлюза мог открываться в совершенно другой мир.
Для того, кто по своему желанию создавал тысячи параллельных миров, такой вариант выглядел вполне естественным, возможно, даже забавным… Если, конечно, Гифрону свойственно чувство юмора.
Примерно через час я решил, что дальнейшее блуждание по библиотеке совершенно бессмысленно.
Ответ на вопрос, зачем Гифрону понадобилось превращать подземную галерею в какое-то подобие средневекового замка, следовало искать не в этой комнате.
Глава 30
Проходя через обеденный зал, я бросил мимолетный взгляд на огромный трапезный стол, накрытый к приему отсутствующих гостей.
Яства, лежавшие в блюдах тончайшего фарфора, источали соблазнительный аромат, и я почувствовал сильный приступ голода. Меня удержала лишь природная осторожность. Почему-то подумалось, что встать из-за этого стола будет не так-то просто. Едва я миновал обеденный зал, как приступ голода прошел.
Сразу за столовой находилась длинная картинная галерея. Прежде чем переступить порог, я обернулся. Двери за моей спиной оставались открытыми, и я ясно видел библиотеку и пустую белую стену, на месте которой недавно находился шлюз. Это в какой-то мере меня успокоило, и я продолжил свой путь.
На правой стене висели полотна известных мастеров. Если это и были копии, то выполненные на молекулярном уровне. Ни один эксперт не смог бы отличить их от оригиналов. Я видел мелкую сеточку трещин на красках. Зеленоватая патина покрывала окантовку бронзовых рам в тех местах, где стерлась позолота.
Здесь были «Осенний каннибализм» Дали, «Дом повешенного» Сезанна и его натюрморт с черепом. Была даже утраченная работа Леонардо «Битва при Ангьяри». Современные мастера почти отсутствовали, я обнаружил одного только Альтдофера с его «Битвой Александра». Странный подбор, странные вкусы у хозяев этого места. Собранные вместе, эти работы производили мрачное впечатление смерти.
Слева от меня, вдоль всей противоположной стены, располагалась портретная галерея. Если традиции соблюдались, то здесь должны были находиться портреты предков владельцев этого замка, вернее, того замка, который послужил основой для создания копии. К этому моменту я уже не сомневался, что предметы, здания, да и целые миры копировались Гифроном с конкретных образцов.
Причем для создания копии Гифрону не требовался оригинал. Достаточно было образа предмета. Его характерные особенности брались из памяти тех людей, с которыми Гифрон устанавливал прямой контакт. Скорее всего по этой причине многие детали в воссоздаваемой Гифроном действительности имели расплывчатый, неясный характер, напоминая иногда незаконченные наброски не слишком старательного художника. Но даже при такой расплывчатости меня поражали миллионы мельчайших подробностей, использованных Гифроном при создании любой копии предмета. Очевидно, человеческая память хранит о каждом виденном нами предмете гораздо больше информации, чем та, которая доступна нам самим.
Мое внимание привлек последний портрет в длинном ряду своих предшественников. Прежде всего потому, что он резко отличался от остальных полной завершенностью и потрясающей детализацией. Были заметны даже отдельные волоски на широких бровях человека, изображенного на портрете. Даже фотография не способна передать тех мельчайших деталей, которые здесь хорошо просматривались. Впечатление было такое, словно я вижу чье-то отражение в зеркале.
Если традиция в этой галерее соблюдалась, то этот портрет должен был изображать современного владельца замка. На портрете я видел человека лет сорока, с узким, длинным и чересчур бледным лицом. Низко надвинутая беретка с пером скрывала его высокий лоб, зато глаза смотрели вызывающе, в упор, не отрываясь от моего взгляда даже тогда, когда я попытался отойти немного в сторону.
Я знал, что в живописи существует какой-то особый прием, позволяющий изображать глаза на портрете таким образом, чтобы они всегда смотрели в лицо зрителю, — однако на этом портрете глаза жили своей собственной, независимой от полотна жизнью. Не только глаза произвели на меня странное, неизгладимое впечатление.
В картине отсутствовала перспектива, предметы за спиной человека в камзоле и со шпагой в левой руке казались смазанными, несущественными, но этот непривычный прием, вначале вызывавший раздражение, в конце концов концентрировал все внимание зрителя на самом портрете.
Рассматривая его с разных сторон, я наконец понял, что меня поразило больше всего: при определенном угле зрения на какой-то краткий миг в картине появлялась перспектива, и плоское изображение становилось объемным.
В этом не было ничего особенного, в современных музеях довольно часто используют подобный прием, накладывая на изображение голограмму, но здесь было нечто совсем иное…
Мне все время чудилось, что полотно является своеобразной ширмой, скрывающей за собой иную реальность… Впечатление оказалось настолько сильным, что я не удержался от небольшого эксперимента.
Подойдя к портрету вплотную, я достал нож и осторожно прикоснулся кончиком лезвия к холсту. Лезвие погрузилось в изображение мягко, безо всякого сопротивления, словно самого холста не существовало вовсе. Лишь в глубине картины оно соприкоснулось с чем-то твердым. Это было настолько странно, что я тотчас отдернул нож. Мне показалось, что лицо человека на портрете изменилось, и в нем появилось какое-то угрожающее выражение.
Внимательно всмотревшись в то место на холсте, которого коснулось лезвие, я не обнаружил ни малейшей царапины на слое краски, зато в глубине, на самом камзоле хозяина замка появился небольшой надрез, и я готов был поклясться, что минуту назад его там не было…
Я долго не решался повернуться к портрету спиной и покинуть картинную галерею. Почему-то казалось, что лишь мой взгляд удерживает изображение на месте, а стоит отвернуться, как портрет за моей спиной оживет…
Не знаю, сколько прошло времени. Здесь оно не имело никакого значения. В конце концов я справился с собой, повернулся и сделал шаг в сторону двери, ведущей из картинной галереи в следующее помещение.
Меня остановил звук. Отчетливый звук удара каблуков о паркетины пола. Я замер на месте. Чувство самосохранения подсказало, что оборачиваться не следует.
Звук больше не повторился, стояла та особенная тишина, наполненная запахами пыли и старой краски, которая бывает только в музеях. Где-то очень далеко послышалась приглушенная речь. Слов невозможно было разобрать. Булькала разливаемая по бокалам жидкость, звенели столовые приборы… Неведомые гости в обеденном зале приступили к пиршеству…
Я счел за благо двинуться дальше. Внутреннее чувство подсказало мне, что в этом замке не стоит возвращаться в пройденные помещения и не нужно оборачиваться назад.
Дверь, ведущая из картинной галереи в следующее помещение замка, была уже совсем рядом, меня отделяло от нее всего несколько метров. Но за моей спиной все отчетливей звучали чужие шаги, и время от времени раздавались щелкающие звуки — ножны задевали за паркетины пола. Каждую секунду я ожидал предательского удара шпаги в свою незащищенную спину. Но я совершенно определенно знал, стоит мне обернуться, и я никогда не выберусь отсюда.
Что это было? Испытание нервов на выдержку? В конце концов, я привык встречать опасность лицом к лицу, но сейчас любую попытку повернуться блокировал совершенно незнакомый мне раньше иррациональный страх.
Стиснув зубы и чувствуя, как капли предательского холодного пота стекают по лицу, я упорно шел дальше. Три шага до двери… Два… Один…
И вот я уже в следующем помещении, дверь за моей спиной со скрипом закрылась. Но даже теперь я не обернулся. Прямо передо мной возвышался зажженный камин.
Недалеко от него, в резном кресле, богато изукрашенном позолоченным литьем, вальяжно развалясь за круглым столом, сидел человек…
Его лицо находилось в тени, однако, когда дверь открылась, он обернулся, и свет от подсвечников, стоявших на столе, осветил его профиль.
В первое мгновение мне показалось, что человек с портрета, преследовавший меня по пятам, все-таки каким-то образом опередил меня и оказался в этом зале прежде, чем туда вошел я. Но уже в следующее мгновение мой взгляд, привыкший замечать и анализировать мельчайшие детали, отметил, что это не так.
Прежде всего шпага… Даже сидя в кресле, он не расстался с ней. Но ножны располагались там, где им и положено быть — с правой стороны. Застежки на камзоле тоже находились на своем месте.
Тем не менее сходство с портретом было поразительным, и если там был изображен именно этот человек, то, похоже, художник пользовался зеркалом…
— Присаживайся, Симар, давненько мы не встречались. — Эти слова относились не ко мне, и в следующую секунду я, наконец, увидел своего преследователя. Он вышел из-за моей спины и, не обращая на меня ни малейшего внимания, словно я был предметом мебели, прошел к столу.
Теперь у камина сидели два человека, похожих друг на друга как две капли воды. Налив себе кубок вина, тот, что пришел после меня, проверил его цвет и медленно, как это делают знатоки, просмаковал первый маленький глоток.
— Твоя знаменитая мадера, Рамис, урожая двести второго…
— Я ждал тебя и приготовил наш любимый напиток.
— Выходит, ты знал, что нам сегодня нанесут визит?
— Конечно, я знал. Я всегда это знаю. Предчувствия, сны… Не так уж часто находятся смельчаки, способные добраться до этой комнаты. Так что сегодня нам предстоит отменное развлечение.
Они говорили обо мне так, словно меня здесь не было, но, несмотря на угрозу, прозвучавшую в последней фразе, я почувствовал, что исчез, сменившись гневом, предательский страх, сковывающий меня с того мгновения, как портрет за моей спиной ожил.
— Послушайте, господа! Вам не кажется невежливым держать гостя у двери и не предложить ему присесть?
Ответил Рамис, тот, у которого шпага висела с правой стороны. Похоже, он был главным в этой парочке близнецов.
— Отнюдь нет… — произнес он, по-прежнему даже не оборачиваясь. — Вы ведь незваный гость. Как это там у вас говорится? «Незваный гость хуже татарина». Кстати, кто такой этот татарин?
— Татарин — очень нехороший человек, — произнес я, усаживаясь за стол безо всякого приглашения, благо там оказалось еще одно свободное кресло.
— А вы, однако, нахал, сударь! — произнес Рамис, улыбнувшись уголками губ. Улыбка не коснулась глаз, они смотрели на меня холодно и изучающе.
Его лицо производило весьма неприятное впечатление прежде всего из-за своей неестественной, алебастровой бледности, а также потому, что глянцево-черные усы и брови казались искусственными, приклеенными к какой-то маске.
— С кем поведешься…
— Что он имеет в виду? — спросил Симар.
— Пословица такая. Наш гость любит пословицы и хочет сказать, что общение с нами вредит его манерам.
— Может быть, мне его уже можно зарезать?
— Успеешь. Надо сначала пообщаться с человеком. Так с чем вы к нам пожаловали?
Предложение Симара подействовало на меня иначе, чем рассчитывали мои собеседники. Страх, неуверенность — все исчезло. Беседа стала походить на дешевый водевиль, а я шел сюда не для того, чтобы участвовать в любительском спектакле.
Возможно, эти двое и представляли определенную опасность, но вряд ли они могли говорить от имени Гифрона — скорее всего это его очередные куклы, опоенные наркотиком. Все же такое предположение следовало проверить. Я обязан был хотя бы попробовать. В конце концов, раз уж я здесь и вместо ожидаемого серьезного контакта мне подсунули этих двух клоунов, я должен извлечь из сложившейся ситуации хоть какую-то пользу.
— У меня много вопросов. Но не к вам. К вашему хозяину.
— Ишь куда хватил! С чего это ты решил, что он станет с тобой разговаривать? У него есть дела поважнее!
— Может, мое дело и есть самое важное.
Тэги:
Необъяснимое
Скачать книгу [0.26 МБ]
Пирамида