- Здоровье.
Она быстро взглянула на него.
- Да, ты неважно выглядишь. Скажи... - она помолчала. - А Быков тоже
скоро перестанет летать?
- Что? - спросил он с удивлением.
- Я не люблю, когда Володя уходит в рейс без Быкова, - сказала она,
глядя в окно. Она опять помолчала. - Я очень боюсь за него. Ты ведь знаешь
его.
- А причем здесь Быков? - спросил Дауге неприязненно.
- С Быковым безопасно, - сказала она просто. - Ну, а как твои дела,
Григорий? Как-то странно, ты - и вдруг не летаешь.
- Буду работать в институте, - сказал Дауге.
- Работать... - она покачала головой. - Работать... Посмотри, на что
ты похож.
Дауге криво усмехнулся.
- Зато ты совсем не изменилась. Замужем?
- С какой стати? - возразила она.
- Я вот тоже так холостяком и остался.
- Не удивительно.
- Почему?
- Ты не годишься в мужья.
Дауге неловко засмеялся.
- Не нужно нападать на меня, - сказал он. - Я просто хотел
поговорить.
- Раньше ты умел говорить интересно.
- А что, тебе уже скучно? Мы говорим всего пять минут.
- Нет, почему же? - вежливо сказала она. - Я с удовольствием слушаю
тебя.
Они замолчали. Дауге мешал соломинкой в бокале.
- А Володю я провожаю всегда, - сказала она. - У меня есть друзья в
управлении, и я всегда знаю, когда вы улетаете. И откуда. И я всегда его
провожаю. - Она вынула соломинку из своего бокала, смяла ее и бросила в
пепельницу. - Он единственный близкий мне человек. - Она подняла бокал и
отпила несколько глотков. - Сумасшедший мир. Дурацкое время, - сказала она
устало. - Люди совершенно разучились жить. Работа, работа, работа... Весь
смысл жизни в работе. Все время чего-то ищут. Все время что-то строят.
Зачем? Я понимаю, это нужно было раньше, когда всего не хватало. Когда
была эта экономическая борьба. Когда еще нужно было доказывать, что мы
можем не хуже, а лучше, чем они. Доказали. А борьба осталась. Какая-то
глухая, неявная. Я не понимаю ее. Может быть, ты понимаешь, Григорий?
- Понимаю, - сказал Дауге.
- Ты всегда понимал. Ты всегда понимал мир, в котором ты живешь. И
ты, и Володька, и этот скучный Быков. Иногда я думаю, что вы все просто
ограниченные люди. Вы просто неспособны задать вопрос - "зачем?" - Она
снова отпила из бокала. - Ты знаешь, недавно я познакомилась с одним
школьным учителем. Он учит детей страшным вещам. Он учит их, что работать
гораздо интереснее, чем развлекаться. И они верят ему. Ты понимаешь? Ведь
это же страшно! Я говорила с его учениками. Мне показалось, что они
презирают меня. За что? За то, что я хочу прожить свою единственную жизнь
так, как мне хочется?
Дауге хорошо представил себе этот разговор Марии Юрковской с
пятнадцатилетними пареньками и девчонками из районной школы. Где уж тебе
понять, подумал он. Где тебе понять, как неделями, месяцами с отчаянием
бьешься в глухую стену, исписываешь горы бумаги, исхаживаешь десятки
километров по кабинету или по пустыне, и кажется, что решения нет и что ты
безмозглый слепой червяк, и ты уже не веришь, что так было неоднократно, а
потом наступает этот чудесный миг, когда открываешь, наконец, калитку в
стене, и еще одна глухая стена позади, и ты снова бог, и вселенная снова у
тебя на ладони. Впрочем, это даже не нужно понимать. Это нужно
чувствовать. Он сказал:
- Они тоже хотят прожить жизнь так, как им хочется. Но вам хочется
разного.
Она резко возразила:
- А что, если права я?
- Нет, - сказал Дауге. - Правы они. Они не задают вопроса "зачем?".
- А может быть, они просто не могут широко мыслить?
Дауге усмехнулся. Что ты знаешь о широте мысли, подумал он.
- Ты пьешь холодную воду в жаркий день, - сказал он терпеливо. - И ты
не спрашиваешь - "зачем?". Ты просто пьешь, и тебе хорошо...
Она прервала его:
- Да, мне хорошо. Вот и дайте мне пить мою холодную воду, а они пусть
пьют свою!
- Пусть, - спокойно согласился Дауге. Он с удивлением и радостью
чувствовал, как уходит куда-то противная гнетущая тоска. - Мы ведь не об
этом говорим. Тебя интересует, кто прав. Так вот. Человек - это уже не
животное. Природа дала ему разум. Разум этот неизбежно должен развиваться.
А ты гасишь в себе разум. Искусственно гасишь. Ты всю жизнь посвятила
этому. И есть еще много людей на планете, которые гасят свой разум. Они
называются мещанами.
- Спасибо.
- Я не хотел тебя обидеть, - сказал Дауге. - Но мне показалось, что
ты хочешь обидеть нас. Широта взглядов... Какая у вас может быть широта
взглядов?
Она допила свой бокал.
- Ты очень красиво говоришь сегодня, - заметила она, недобро
усмехаясь, - все так мило объясняешь. Тогда будь добр, объясни мне,
пожалуйста, еще одну вещь. Всю жизнь ты работал. Всю жизнь ты развивал
свой разум, перешагивал через простые мирские удовольствия.
- Я никогда не перешагивал через мирские удовольствия, - сказал
Дауге. - Я даже был изрядным шалопаем.
- Не будем спорить, - сказала она. - С моей точки зрения, ты
перешагивал. А я всю жизнь гасила разум. Я всю жизнь занималась тем, что
лелеяла свои низменные инстинкты. И кто же из нас счастливее т_е_п_е_р_ь?
- Конечно, я, - сказал Дауге.
Она откровенно оглядела его и засмеялась.
- Нет, - сказала она. - Я! В худшем случае мы оба одинаково
несчастны. Бездарная кукушка - так меня, кажется, называет Володя? - или
трудолюбивый муравей - конец один: старость, одиночество, пустота. Я
ничего не приобрела, а ты все потерял. В чем же разница?
- Спроси у Гриши Быкова, - спокойно сказал Дауге.
Скачать книгу [0.17 МБ]
Пирамида