Очнулся уже в санбате. Полноги как не бывало, мозжит - сил нет, лью слезы,
а что поделаешь? Ладно. И вот за час, как меня в тыл отправлять, является
Никитка. Живой-здоровый, весь в пыли, рот до ушей, левая рука на перевязи,
тоже его зацепило, но легонько, остался в строю. Как уж он ко мне
прорвался - не знаю, не скажу. Ну, торопливо перекинулись о том о сем,
оказывается, комбата у нас опять убило, поцеловались на прощанье, а затем
сует он мне в руку сложенную бумажку и говорит мне: ты, говорит, как я
тебе написал здесь, так и сделай, да не забудь, говорит, а то после Победы
сам тебя найду и, несмотря, что ты теперь инвалид, рыло на сторону сворочу
по старой дружбе. И убежал. Ну, развернул я бумажку, читаю. Сейчас уже не
помню в точности, как там было написано, лет-то много прошло, но смысл был
вот какой. Чтобы осенью в сорок седьмом году, когда буду жениться на
Любаше из Медведкова, чтобы непременно позвал на свадьбу. Во как.
- И что вы тогда подумали, Константин Пантелеевич?
- Что подумал... Я тогда ни о какой Любаше ни из какого Медведкова
слыхом не слыхал. Первое, что я тогда подумал, - что Никита таким способом
просто подбодрить меня хочет: ничего, дескать, жизнь продолжается, ты и
без нот мужик хоть куда, не тушуйся, после войны встретимся... Но потом
вспомнил всякие с ним случаи, ну, что я вам уже рассказал, и знаете,
товарищ следователь, скрывать не стану, повеселел. А потом, пока по
госпиталям валялся, все это, признаться, как-то подзабылось. И записку ту
я где-то затерял, и помучиться порядком пришлось, мне ведь еще две
операции делали... Словом, вспомнил я об этом только через четыре года,
летом сорок седьмого.
- Расскажите, пожалуйста.
- Расскажу. Это интересно получилось. Я уже работал на Мытищинском.
Раз задержался я в мастерских допоздна, халтурку одну работал, а дело в
конце августа было, вечера уже темные, да еще дожди все время шли. Ну,
ковыляю я себе домой, а темнотища, а грязища, а вся улица - ухаб на ухабе!
И тротуар деревянный, с войны не чиненный. И загремел я в какую-то ямину.
И культей своей прямо тычком в землю. Света Божьего невзвидел. Сижу,
подняться не моту, только постанываю. И вдруг нежный такой надо мной
голосок: "Вы что, гражданин, расшиблись?" Смотрю - рядом у калитки
платьице белеется. "Расшибся, - говорю, - девушка, да и как не
расшибиться, когда вы у своего дома волчьих ям нарыли, а у меня всего одна
нога!" Короче, помогла она мне подняться, завела в свою комнатушку,
усадила на кушетку, захлопотала. И между прочим говорит: улица, говорит,
здесь и верно нехорошая, только, говорит, это дом не мой, я здесь только
комнату снимаю, а живу, говорит, я в Медведкове. А звать, спрашиваю, как?
Люба меня зовут. Во! У меня в голове словно молния ахнула - разом все
припомнил.
- И женились?
- Конечно, женился. Куда деваться? Да и то сказать: тридцать лет
живем душа в душу, двух сыновей вырастили.
- Воронцова на свадьбу позвали?
- Еще бы! Разыскал через адресный стол, он где-то на Большой
Андроньевской тогда жил, я потом у него был раза два... Сидел, сидел он у
меня на свадьбе... Тут только вот какая штука получилась. Накануне как нам
в загс идти, я рассказал сдуру Любаше все эту историю...
- Почему же - сдуру?
- Получилось, что сдуру. На свадьбе Люба все к нему присматривалась и
вроде как бы поеживалась, что ли... Он, правда, ничего, наверное, такого
не заметил. Веселый был, расцеловал нас, выпивал хорошо, закусывал,
"горько" кричал... Только спустя какое-то время зашел у нас с Любой о нем
разговор, и она мне говорит: если, говорит, ты меня любишь, держись от
него подальше. Я страшно удивился. Почему? - говорю. У него, говорит, глаз
нехороший, зловещий. Я ее на смех поднял, застыдил, рассердился даже,
однако она - ни в какую. Твердит одно: если, дескать, меня любишь... Ну,
что с ней поделаешь? Тайком от нее встретился я с Никиткой несколько раз,
да так и разошлись наши дорожки..."
Алексей Т. снова взял дневник и отыскал запись: "Костя Шерстобитов
(ранен на Друти, июнь 44; женился на Любаше из Медведкова, осень 47)".
- Заурядный случай ясновидения, - саркастически пробормотал он и
снова положил дневник на стол. - Читай дальше.
- Дальше, - сказал Варахасий, - у нас с твоего позволения пойдет еще
один мужчина. Капитан 1-го ранга в отставке Микаэл Грикорович Хачатрян,
друг детства Воронцова. Читаю:
- "Значит, умер Никита... Ай, как люда вокруг мрут! Вот и мама у меня
умерла недавно. Правда, ей под восемьдесят уже было... Жаль Никиту, очень
жаль. Из мужской части мы с ним в нашем классе всего двое, пожалуй, в
живых оставались, остальных всех война съела... Так вам о нем в школьные
годы? Гм... А позвольте полюбопытствовать, зачем это вам?
- Меня, собственно, интересует, не замечались ли вами в характере,
повадках, высказываниях школьника Никиты Воронцова какие-либо странности,
несообразности... ненормальности даже?
- Гм... Пожалуй, Никита действительно был в какой-то мере странный
парнишка. Гм... Мы с ним большие приятели, что называется, водой не
разольешь, но, говоря откровенно, я его иногда побаивался. Держался он
как-то слишком по-взрослому, слишком навытяжку, если вы понимаете, что я
хочу сказать, слишком сдержанно. А если уж расходился, то это у него
получалось просто даже страшно.
- Боюсь, я не совсем улавливаю...
- Поясню на паре примеров. Гм... Вот была у нас в школе такая
шпанистая компания, человек десять хулиганов под предводительством некоего
Гришки-Мурзы. Не знаю, чем мы с Никитой им не понравились, но принялись
они нас бить. Где ни встретят, там бьют. Завтраки отнимали, карманные
деньги, шапки срывали и закидывали куда-нибудь... Сами знаете, как это у
подростков бывает. Первобытная жестокость. Гм... Мы с Никитой года два это
терпели, а то и три. Не ябедничали, конечно, да и бесполезно было
ябедничать. И вот однажды встречают они нас на дороге из школы и
принимаются за дело. Обычно мы как? Кое-как прикрываемся, стараемся
проскочить поскорее и во все лопатки удрать. И вдруг Никита
разворачивается и выдает самому Гришке-Мурзе прямой в переносицу. Мне даже
хруст послышался, клянусь Богом. Это было совершенно неожиданно, и они
оцепенели. А Никита уже одного бьет ногой в пах, другого хватает за волосы
и с треском ударяет мордой о подставленное колено, третьего еще как-то.
Гм... Они опомнились и набросились на него всем скопом, обо мне забыли, а
я совершенно, знаете ли, ополоумел, в глазах темно, и ору нечленораздельно
Скачать книгу [0.03 МБ]
Пирамида