Он обхватил меня руками за пояс. Я обернулся и посмотрел в его темные глаза.
– Сантьяго, зачем ты это делаешь?
– Что делаю, сеньор Лукас?
– Помогаешь сеньору Хемингуэю… рискуешь… может, это кажется тебе игрой?
– Это не игра, сеньор. – Голос Сантьяго звучал вполне серьезно.
– Тогда зачем?..
Он отвернулся к сараю, но я успел заметить слезы в его темных глазах.
– Слово, которым называют сеньора Хемингуэя… в общем, я называю его так же. Человеком, которого у меня никогда не было.
Мне потребовалась секунда, чтобы понять, о чем он говорит.
– Папа?
– Si, сеньор Лукас, – отозвался мальчик и посмотрел на меня. Его худые руки крепче обхватили мой пояс. – Когда я хорошо выполняю его задания или хорошо играю при нем в бейсбол, Папа смотрит на меня, и в его глазах появляется такое выражение, как будто он смотрит на одного из своих сыновей. И тогда я представляю – только на мгновение, – что я тоже могу назвать его папой, и что это взаправду, и что он обнимает меня так же, как своих собственных детей.
Я не знал, что сказать.
– Пожалуйста, будьте осторожны с мопедом, сеньор Лукас, – велел мне десятилетний мальчишка. – Он нужен мне, чтобы вечером следить за Бешеным жеребцом, а когда-нибудь я должен буду вернуть машину джентльмену, у которого ее позаимствовал.
– Не беспокойся, – заверил я его. – Я ведь ничего не сломал, правда? Держись крепче, дружище. – Крохотный мотор с треском завелся, и мы, набирая скорость, помчались по дороге вслед за Дельгадо.
* * *
Пока Хемингуэй проводил почти все свое время с сыновьями, я мог без помех заниматься „Хитрым делом“ и изучать противоречивые развед-сводку, стекавшиеся ко мне. Эта операция с самого начала выглядела бессмысленной, и я пытался сложить кусочки мозаики. Почему директора так интересует ребяческая затея писателя? Зачем было Яну Флемингу из БКРГ и Уоллесу Филлипсу из ОСС входить со мной в контакт?
Зачем назначать связным такого серьезного и опасного человека, как Дельгадо? С какой целью ликвидировали радиста „Южного креста“ и кто его убил? В чем заключалась истинная миссия яхты и почему ее возглавляет столь бездарный агент, как Теодор Шлегель? Участвует ли в этой операции Хельга Соннеман, и если да, то получает ли она приказы от Шлегеля или сама командует им? Хемингуэй обнаружил шифры Мартина Кохлера – случайность ли это или тщательно спланированный замысел? Зачем ФБР переправляет громадные суммы Национальной кубинской полиции, действуя через грязного убийцу Мальдонадо, которому платят также Шлегель и Абвер?
Я от имени Хемингуэя разослал указания оперативникам „Хитрого дела“ и теперь ломал голову над поступавшими сведениями. После нескольких дней этих занятий я начал задумываться – уже не в первый раз, – на кого, собственно, я работаю. Я с самого начала проникся недоверием к Дельгадо, а теперь не верил и в побуждения, двигавшие Эдгаром Гувером.
Меня лишили контактов с ОРС, я действовал независимо от местного отделения ФБР, если не считать того, что его агенты время от времени следили за мной. Меня прощупывали британская спецслужба и вновь организованный ОСС Донована, однако я не льстил себя мыслью, будто бы их занимают мои здоровье и благополучие. Оба агентства проявляли вполне законный интерес к этой нелепой операции… вот только я никак не мог уразуметь, в чем состоит их интерес. А пока я проводил дни напролет с Эрнестом Хемингуэем, шпионил по его заданию, шпионил за ним, сообщая ему только часть правды о ситуации, в которой мы оказались, и гадал, когда же мне велят предать его.
Я решил продолжать сбор информации, пытаясь понять, что происходит, и только потом сделать окончательный вывод О том, на кого работаю.
Это означало, что я должен следить за Дельгадо. Четыре последних дня я занимался этим все свое свободное время.
Успехи ФБР в слежке объясняются тем, что у него достаточно агентов для любой работы. О том, чтобы за каждым объектом наблюдал лишь один человек, не может быть и речи, особенно если тот достаточно подготовлен и ловок. Чтобы осуществлять слежку должным образом, необходимы несколько пеших групп, одна или две – на автомобилях, и по меньшей мере одна группа, которая движется, опережая объект, а также несколько запасных, готовых включиться в игру, если наблюдаемый что-либо заподозрит.
В моем распоряжении был только Агент 22. Но до сих пор мы справлялись неплохо.
* * *
Мы сели на хвост Дельгадо в тот самый миг, когда он влился в плотный поток городского транспорта на Гаванароуд. Мы держались позади примерно в шестидесяти ярдах; по шоссе мчались завывающие автомобили и великое множество юрких мопедов, таких же, как наш. Я укрылся за грузовиком с высоким штабелем бревен и лишь чуть-чуть высовывался из-за него, чтобы не потерять Дельгадо из виду. Судя по всему, он вновь направлялся в центр города. Последние дни мы следовали за ним до его номера в дешевом отеле „Куба“, баров, ресторанов, однажды – до публичного дома, но не того, что находился под китайским заведением; дважды – до штаб-квартиры ФБР у парка и один раз до Малекона, где он долго прогуливался по набережной в компании лейтенанта Мальдонадо. Юный Сантьяго хотел приблизиться к нему вплотную и подслушать, о чем они разговаривают, однако мне удалось убедить его в том, что главная задача секретного агента внешнего наблюдения – не допустить, чтобы его разоблачили. Мы не хотели, чтобы Дельгадо или Мальдонадо заметили нас.
Сантьяго нехотя согласился, и мы продолжали наблюдение с расстояния пятидесяти шагов.
Сейчас был самый разгар дня 3 августа 1942 года, и еще до его окончания в моих руках должен был оказаться важнейший фрагмент мозаики, которому было суждено круто изменить ход событий.
Июль завершился болезнью и выздоровлением Грегори, а Хемингуэй продолжал злиться на ФБР, морскую разведку и своих приятелей из посольства за то, что те не поздравили его с успехом „Хитрого дела“, предупредившего проникновение вражеских агентов в США через Амангасетт. Он поклялся больше не передавать им ни одного из перехваченных нами радиосообщений, пока мы сами не изучим их.
– Мы доставим им следующую партию нацистских шпионов связанными, с кляпами во рту – и пусть попробуют сделать вид, будто бы ничего особенного не произошло, – заявил писатель.
Август вновь принес скверные вести с фронтов. Немцы взяли Севастополь на Черном море и продолжали наступать, оттесняя русских по направлениям, которые свидетельствовали о намерении наци захватить Ленинград, Сталинград и Москву. Японцы оккупировали восточную Новую Гвинею, и в конце июля морским пехотинцам США было ведено готовиться к высадке на Гуадаканале либо одном из прочих Соломоновых островов, однако упорное противостояние на юге Тихого океана достигло поистине яростного накала. Японцы не отдавали без кровопролитной борьбы ни пяди оккупированных территорий. Тем временем французские коллаборационисты бросили все силы парижской полиции на поимку иностранцев еврейской национальности – по сообщениям прессы, тринадцать тысяч человек, – заперли их в Зимнем велодроме, после чего помогли немцам отправить арестованных неведомо куда.
– Мы с Хедли часто катались там на велосипедах, – с печалью произнес Хемингуэй, выслушав это известие в конце июля. – От всей души надеюсь, что ад действительно существует и Пьеру Лавалю суждено вечно поджариваться там на сковородке.
ФБР практически ежедневно сообщало об арестах все новых „нацистских агентов“ – за один только день 10 июля 158 человек, – однако я подозревал (и Дельгадо подтвердил это), что ими были просто иностранцы немецкого происхождения и сомнительной гражданской принадлежности, преступление которых ограничивалось тем, что они состояли в нью-йоркской американо-германской Лиге отпускников.
Бои местного значения по-прежнему обходились без участия Марты Геллхорн – она путешествовала по кишащим подлодками районам Карибского моря в компании трех чернокожих слуг, – а наши наблюдения за Мальдонадо не выявили больше ни одного факта передачи денег. Теодор Шлегель в эти дни проводил почти все время на борту „Южного креста“, а Хельга Соннеман дважды плавала на „Пилар“ рыбачить вместе с Хемингуэем и его друзьями. Я сомневался, стоит ли это делать, ведь на борту находится оружие и сложная электроника, а мы подозревали, что фройляйн Соннеман – абверовский агент, однако, в ответ на мои упреки, Хемингуэй лишь пожал плечами и продолжал приглашать Хельгу в поместье и на ловлю марлинов. Ему нравилось бывать в ее обществе.
Из боев местного значения можно упомянуть также следующее: редактор Хемингуэя Перкинс написал, что в середине июля состоялась премьера фильма „Гордость Янки“ с участием Гарри Купера. Перкинс похвалил игру Купера, но Хемингуэй лишь смеялся, читая мне эти строки.
– Куп бросает мяч, как девчонка, – утверждал он. – У Джиджи рука в десять раз сильнее. Черт возьми, даже малыш Сантьяго бегает, бросает и бьет битой лучше Гарри. Боюсь, мы никогда не узнаем, зачем Купера взяли на роль Лу Герига. – В ту же неделю пришла телеграмма от Ингрид Бергман.
Из нее можно было понять, что директору фильма „По ком звонит колокол“ надоели ежедневные истерики актрисы, которая должна была играть Марию, он уволил ее и предложил роль Ингрид. – Я же сказал, что все улажу, – самодовольно заявил Хемингуэй, складывая телеграмму. Вспомнив, чем он занимался последние два месяца, я усомнился в том, что он мог „уладить“ хоть что-нибудь. Хемингуэй отличался склонностью приписывать себе успехи в делах, к которым он не имел ни малейшего касательства.
Что же до боев совсем уж местного значения, август ознаменовался осложнением отношений между мной и Марией Маркес.
* * *
Я мог бы сказать, что сам не ведаю, как это получилось, но это была бы ложь. Это произошло из-за того, что мы спали вдвоем в одной комнате, из-за того, что на лежащей рядом женщине не было ничего, кроме тонкой ночной рубашки, и из-за моей собственной глупости.
Той ночью, когда мы опасались, что к нам заявится Мальдонадо и убьет Марию, она подтащила свою койку к моей и положила руку мне на плечо, но я не оттолкнул ее и на следующий день не раздвинул койки. Иногда, возвращаясь в „Первый сорт“, я заставал Марию спящей у огня; порой я проводил несколько суток с Хемингуэем на „Пилар“, но всякий раз Мария дожидалась меня, на плите томился кофе, который приносил Хуан или кто-нибудь из слуг, а если день был прохладный, в камине негромко потрескивало пламя. Все это до такой степени напоминало домашнюю обстановку, что я обленился, привык к уюту и мне стало нравиться, что рядом находится женщина.
Как-то в конце июля – вероятно, в воскресенье, когда состоялся чемпионат по стрельбе в клубе „Казадорес дель Серро“, поскольку весь вечер в финке не было ни души – я отправился спать в полночь, а Мария легла рядом. В ту ночь камин не горел. Днем стояла знойная жара, и все окна были распахнуты, ловя малейшее дуновение воздуха.
Внезапно я очнулся и сунул руку под подушку, нащупывая „смит-и-вессон“. Что-то вырвало меня из крепкого сна. Сначала я решил, что во всем виновата буря, сверкание молний над постройками фермы и раскаты грома над холмом, но потом сообразил, что меня разбудила рука Марии.
Честно признаюсь – я привык к тому, что она спит по соседству, привык к ее дыханию, чуть заметному запаху, к тому, что Мария каждую ночь клала руку мне на плечо, как будто она по-детски боялась темноты.
Однако нынешней ночью в ее прикосновении не было ничего детского. Ладонь девушки забралась под резинку моих пижамных брюк, ее пальцы гладили и ласкали меня.
Если бы я бодрствовал, то оттолкнул бы ее, но меня одолели эротические сны, несомненно, навеянные ее лаской, и теперь эти теплые сладостные прикосновения казались продолжением моих видений. Я лишь успел подумать – она ведь шлюха, „puta“, но потом ее рука сжалась крепче, задвигалась быстрее, и мое сознание затуманилось. Мария перебралась со своей постели на мою, и я вскинул руки, но не оттолкнул ее прочь, а привлек к себе и сорвал с нее ночную рубашку.
Мария приподнялась надо мной, ее волосы рассыпались по щекам. Она потянула вниз мои брюки. На секунду свежий ночной воздух ошеломил меня, но лишь на мгновение – и вслед за теплом ее ладоней я ощутил жар ее тела, ее ног. Мы мягко, но быстро задвигались, не произнося ни слова, не соприкасаясь губами. Мария оседлала меня, выгнув спину; на ее груди выступили капли испарины, блестевшие при каждой вспышке молнии. Я уже не различал ударов грома, его заглушали толчки крови в ушах. Мое сердце яростно забилось, окружающий мир расплылся.
Больше года у меня не было женщины, и наша схватка продолжалась от силы минуту. Вероятно, Мария изголодалась не меньше – она вскрикнула и бессильно распласталась на моей груди секунды спустя после того, как ко мне пришел оргазм.
На этом следовало и закончить, но мы остались лежать рядом, задыхаясь, взмокшие, сплетенные, если не объятиями, то сброшенной одеждой, запутавшимися ногами и руками, и все началось вновь, в этот раз затянувшись на несколько минут.
Наутро мы с Марией не обменялись ни словом о том, что произошло ночью. Не было ни улыбок, ни слез, ни понимающих взглядов, только молчание, становившееся все более многозначительным каждый раз, когда мы оказывались рядом.
Скачать книгу [0.39 МБ]
Пирамида