Я больше не смотрел под ноги. Только вдаль. И потому
казалось, что море плавно придвигается ко мне, открывает
серовато-золотистые пляжи, далекий мыс, врезающийся в
него справа лиловым языком. И Скалы.
Они вырастали оранжево-кремовыми столбами и арками в
сотне метров от берега. Причудливо переплетались,
образуя
подобие разрушенного замка.
На камнях пестрели разноцветными пятнышками купальники
загорающих, карабкающихся и ныряющих людей, слышался
ритмичный шорох прибоя, на который наслаивались веселый
гомон и редкие всплески.
А между Скал шла к берегу синяя яхточка со сверкающим
белым парусом.
Это плыл мне навстречу Виталька.
Я выскочил на галечный пляж, скинул одежду и бросился в
бодряще прохладное море.
Командор Виталька лихо развернул яхту в десяти метрах от
берега. Парус заполоскал и обвис, потеряв ветер.
Я глубоко вдохнул соленый воздух и нырнул, вывернулся
животом вверх и проплыл под похожей на перевернутую
вверх
пузом акулу лодкой, вынырнул с обратной ее стороны и,
резко подтянувшись, перевалился через борт. Хлопнул
мокрой ладонью по загорелой костлявой спине
склонившегося
над противоположным бортом Витальки.
Он обернулся, озарил меня белозубой улыбкой, с размаху
впечатал мне крепкое рукопожатие.
- Плывем?
- Плывем! - отозвался я. - Только, чур - за парусом.
Он улыбнулся еще шире. Встряхнул меня за плечо и пошел
на
корму к рулю.
Мы понеслись, разрезая водные пласты, и шкот трепетал и
дергался, как живой, в моих руках, а парус, налившись
ветром, выгибался и гудел. Скалы надвинулись на нас,
выросли, нависли над головой изъеденными морем и ветром
шершавыми арками. Мы лихо и стремительно пронеслись
между
ними, и стали, резко уваливаясь с борта на борт,
лавировать между каменными глыбами, воротами, наклонными
пилонами. Это было захватывающе, немного страшновато и
весело.
Потом мы вылетели на чистую воду, и, накренившись на
правый борт, быстро заскользили в сторону мыса.
Мы обогнули его и поплыли мимо дикого скалистого берега
с
узкой полосой каменистого пляжа и уходящими далеко в
море
подводными рифами, поросшими бурыми мохнатыми
водорослями.
Виталька знал здесь все проходы и без страха проскакивал
между темными полосами рифов над желтовато-зелеными
ущельями.
- Олег, давай притормозим!
Мы быстро и сноровисто убрали парус.
Повисли посреди широкого прохода между отвесных
подводных
стен.
Виталька подпрыгнул, сильно качнув лодку, и описав в
воздухе коричневую дугу, почти без плеска ушел под воду.
Я последовал его примеру.
Зеленоватая, пронизанная желтыми лучами вода окружила
меня. Впереди уходил в темнеющую глубину стремительный
силуэт Витальки. Я стал догонять его мощными гребками.
Он
обернулся, пустил пару пузырей, которые, распластавшись
блинчиками, лавируя, поплыли к поверхности. Прибавил
скорость. Я - следом. Сильно сдавило уши, вода
становилась все прохладней и чище. Виталька достиг дна,
поплыл над желтовато-коричневыми валунами и полянами
песка. Я, наконец, догнал его, и мы оказались плечо к
плечу. Легкие начали побаливать. Я показал большим
пальцем вверх. Виталька кивнул, извернулся и легкой
рыбкой скользнул к голубому переливающемуся своду. Я с
силой оттолкнулся от дна и, как торпеда, рассекая
упругую
воду, устремился к поверхности.
Мы еще долго купались: ныряли с лодки и просто так, то
стремительно проносясь над дном, то зависая в безмолвии
и
медленно всплывая к поверхности, и только вконец
умаявшись, выбрались на лодку и улеглись, впитывая
покрытой мурашками кожей солнечное тепло. Какое-то время
я ощущал зябкую внутреннюю дрожь, но вскоре горячие
волны
заглушили ее, и я поплыл, покачиваясь в ярко-красном
свете, струящемся сквозь веки, закружился в водовороте,
погружаясь на второй этаж сна.
Или не сна?
Сон не может быть таким ярким. Ярче реальности. И вдруг
я
с удивлением вспомнил, что видел подобные сны. В них
было
море, катание на высоких ласковых волнах, Виталька,
Мастера. И Полеты. Эти сны время от времени приходили ко
мне и дарили теплое ощущение беззаботности и радости,
светлой грусти и ожидания чуда, такое же яркое, как в
книгах Крапивина, в музыке Жаре, в фильмах Марка
Пирамида