меня в том, что выражения окружавших меня лиц связаны с музыкой.
Но опасаясь, что меня позовут назад, я принялся внимательно рассматривать
коллекцию и обнаружил, что все мои со-ученики были представлены здесь, подобно
сотням других, которых я никогда не видел. Здесь были и образы всех чинов
священников, которых я видел на Острове. Однако, та же печальная музыка каждый
раз напоминала мне о том, как почернел образ моего друга. Я знал, что это означает,
что и другие образы чернеют и тут же уничтожаются заботливыми элементалами,
которые, как я видел краем глаза, набрасывались на них всякий раз, как только
звучала такая музыка. Это было подобно стенаниям ангелов, видящих еще одного
смертного, идущего на моральное самоубийство.
Мгновение спустя, передо мной появилось объяснение этой галереи. Здесь
находились живые образы всех учеников или священников ордена, основанного
Адептами Алмазной Горы. Эти одушевленные образы были связаны невидимыми
нитями с характерами тех, кого они представляли, и подобно телеграфу они
мгновенно записывали точное состояние сознания ученика; когда он терпел полную
неудачу, они становились черными и уничтожались, когда он преуспевал в духовной
жизни, степень их яркости или красота показывали его точное состояние. Когда я
пришел к таким заключениям, залу наполнили громкие и сильные звуки. Прямо
передо мной было прекрасное спокойное лицо; его сияние излучало свет вокруг него,
и я понял, что некий невидимый брат, - хорошо ли я его знал или не очень, - достиг
определенной высоты продвижения, соответствующей таким тонам. Именно в этот
момент вернулся мой проводник, и я обнаружил, что я нахожусь рядом с дверью; она
была открыта, и мы вышли вместе, следуя по тому же пути, которым пришли сюда.
Снаружи, по положению Луны, я определил, сколько времени я пробыл в галерее.
Молчание моего проводника указывало и мне хранить молчание, и он вернулся со
мной в ту комнату, из которой мы пришли. Там он остановился, посмотрел на меня,
и снова я услышал его вопрошающий, будто бы издалека, голос, как если бы он
сказал:
"Итак?"
В моем сознании возник вопрос: "Как созданы эти образы?". Ответ исходил как
бы от всего него, но не из губ:
"Ты не поймешь. Образы эти не сами личности, но, однако, они состоят из их
сознания и тел".
"Прав ли я был, думая, что они соединены с теми, кого изображают,
невидимыми нитями, по которым передается состояние личности?"
"Да, совершенно прав. И они никогда не ошибаются. День ото дня образы
изменяются в лучшую или худшую стороны. Стоит только ученику встать на этот
путь, как в зале появляется его образ; и нам не нужны ни шпионы, ни услужливые
ученики-доносчики, ни отчеты, ничего другое. Все записывается само собой. Нам
остается лишь наблюдать за образами, чтобы знать, продвигается ли ученик вперед
или назад".
"А эти любопытные элементалы, - подумал я, - наверное, питаются
почерневшими образами".
"Они убирают мусор. Они собирают и рассеивают разложившиеся и
вредоносные атомы, которые образовывали почерневший образ - им больше не
подобает оставаться в таком окружении".
"А музыка исходит от образов?"
"О, юноша, тебе еще многому надо научиться. Она исходила от них, но
принадлежит также всем другим душам. Она есть вибрация мыслей и духовной
жизни ученика: это музыка его благих дел и братской любви".
Затем мне пришла в голову сумасшедшая мысль: "Как может кто-нибудь, - если
это вообще возможно, - восстановить свой образ в галерее, если он один раз уже
почернел?"
Но моего проводника уже больше не было рядом со мной. Я услышал лишь
слабый шелестящий звук - и три далеких глубоких ноты, как если бы звонили в
большой бронзовый колокол!
КОЖА ЗЕМЛИ
(У.К. ДЖАДЖ под псевдонимом БРАЙЕНА КИННАВАНА)
Холодный материализм XIX века парализует чувство и убивает мистицизм.
Таким образом, он совершает двойное преступление, обедняя человека и мешая
многим классам чувствующих существ подниматься по лестнице, ведущей от Земли
к небу. Поэтому, рассказывая эти истории, я чувствую себя в безопасности под
защитой редактора журнала, для которого я пишу, так как, если бы люди знали, что
я верю в то, что умственный нигилизм века влияет на все разумные существа, и не
только на человека, моя жизнь вскоре стала бы тяжелым бременем. Наш век столь
полон невежества, что его даже не заботят даже тяжкие стоны, раздающиеся из
недр Матери-Земли. Его и не будет это заботить до тех пор, пока презрение к тому,
что он называет предрассудком, не вызовет его разрушения, но затем наступит иное
время, и придут иные люди.
Все было иначе на нашем Священном Острове несколько циклов тому назад.
В те времена то, что ныне мы считаем предрассудком, было знанием, которое сейчас
вытеснено дерзкой насмешкой, за исключением разве что эмпирической
классификации немногих фактов. Славное же наследие уступило место простому
признанию нашей ограниченности. Но я погружаюсь в прошлое и забуду о настоящем.
Семь месяцев минуло с того времени, когда, стоя в картинной галерее, я
увидел как появился и исчез образ дорогого мне друга, и теперь, утром того дня,
когда мне пришлось пройти около горы Алмаза, до меня дошла весть о том, каким
образом он предал свой долг, обуреваемый тщелавием и его неразлучным спутником
- сомнением.
Пирамида